- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (15) »
— Там, Настасьюшка, справим усадьбу
и на север жить переедем.
Две усадьбы на зависть соседям,
одна в Киеве, другая в Москве!
— Хорошо, что ты женился на мне! — Настенька сладко вздохнула и мужу в котомку впихнула яиц штук пятьсот, кур жареных восемьсот, тыщу с лишним горбушек хлеба и то, на что нам смотреть не треба: платочек ручной работы — памятка от жены. В охотку присядет богатырь, всплакнёт, носик вытрет, супружницу вспомнит и выйдет мысль дурна да похабна. В общем, заговорён платок был троекратно.
По-тихому дружиннички собирались, со дворов всё, что смогли, прибрали: кур, свиней да пшена в дорогу, в общем, с каждой хаты понемногу.
Крестьяне, конечно же, матерились. На недоброе отношение богатыри дивились. Но ту злобу мужичью волчью терпели молча, уводя телка последнего из сарая. Что поделаешь, доля плохая у былинных детин могучих. И на обещания: «Жить будете круче!» — селяне не реагировали.
Вздохнули богатыри и двинули на севера холодные. Одно радовало, шли не голодные. Хорошо ли, худо шли — расскажем далее.
Марш-бросок вроде не до Израиля, но всё же, прокорми-ка эти рожи!
Поэтому Микула Селянович, наш аграрий, по харе каждому вдарил и на котомки богатырские навесил стопудовые замочки, а с вином бочки за пазуху смело засунул и вперед дружинушки двинул.
Нет, Микулушка, конечно, не тиран: ежедневно к обеду был пьян и спал под берёзкою крепко, а его дружина обедала, так как ключик легко доставался.
А как Селянович просыпался, так всё начинал сначала: замочки пудовые закрывал он, с вином бочки кидал за пазуху и далеко ускакивал, на милю вперёд бежал: — Ай, могол там не скакал? — бачил.
Богатыри судачат: — Вроде Муромец Илья воеводой был всегда.
Но история — дело тонкое. Сегодня ты на коне, а завтра звонкие кандалы на ноженьках, цепи.
Держись поэтому крепко за уздечку, степной богатырь, поезжай позади да смотри: не бегут ли за вами черти бедовестники — вестники смерти.
Долго ли, коротко шла рать — нам неинтересно. Вдруг выходит из леса, из самой глубокой чащи чёрт и глаза таращит: «Вы куда это, витязи ратные? На вас копья, мечи булатные, да кобылы под вами устали. Отдохнуть не желаете?»
— Да, да, притомились, наверно. Где тут, чертишка, таверна? — Дык поблизости есть избушка на курьих ножках, в ней дева (старушка) пирогами всех угощает да наливает заморского чаю, а после печку по чёрному топит и в баньке парит приблудных (мочит).
Раззявили рты служивые: — Тормози, Микула, дружину! — орут Селяновичу с эхом. — Утомились братья твои, приехали.
Что поделаешь, с солдатнёю спорить опасно: на кол посадят, съедят припасы. Развернул воевода процессию к лесу в поисках бабьего интересу.
Подъезжают к избе, заходят. Там баба-краса не ходит, а лебёдушкой между столов летает, чай заморский разливает в чаши аршинные, песни поёт былинные. А на скатертях яств горами: капусты квашеной с пирогами навалено до потолочка. — Как звать-величать тебя, дочка?
Девица-краса краснеет да так, что не разумеет имени своего очень долго: — Кажись, меня кличут Ольгой. — Ну, Олюшка, наливай нам свой заморский чай!
Выпили богатыри, раскраснелись. Глядь во двор, там банька алеет: истоплена дюже жарко — дров бабе Яге не жалко!
Не жалко ей и самовару, мужланам зелье своё подливает да приговаривает: — Кипи, бурли моё варево; плохая жизнь, как ярмо, пора бы бросить её; хорошая жизнь, как марево; был богатырь, уварим его!
Воины пили чай и хмелели. Лишь Потык, прислушался он к напеву, бровь суровую нахмурил, в ус мужицкий дунул, усмехнулся междометием, насупился столетием и подумал о чём-то своём — мы не узнаем о том. А посему сын полей не пил, пригублял да в рукав отраву выливал.
А баба Яга, то бишь Олюшка, как боярыня, ведёт бровушкой, глазками лукавыми подмигивает, ласковым соловушкой пиликает речи свои сладкие.
А брательнички падкие на бабью ворожбу, рты раззявили, ржут!
Вот и Алеша Попович хочет Ольгу до колик: норовит идти в опочивальню, губки жирные вытирает платочком вышиванным, супругой в дорогу данным.
Только губы свои вытер, так в деве красной заметил на лице глубокие морщины, глаз косой, беззубый рот и вымя. В обморок упал, лежит, молчит. А гульбище’ богатырское гудит!
Если есть богатырь, будет драка; если есть на свете честь, то её сваха в кулачных боях похмельных да в сценах сладких, постельных.
Народится сынок — богатырчик тебе вот! А коль снова девка, значит, все на спевку.
Гой еси, гой еси, ходят бабы, мужики по дорогам, по дворам сыты, пьяные в хлам!
Если есть богатырь — будет драка; если есть на свете честь, то её плаха навсегда на планете застрянет: не хотели мы пить, но тянет!
Пели воины такую песню, и жизнь казалась им неинтересной.
Тут встал Святогор и сказал, казалось, с гор: — Была бы баллада, но как-то не надо; была бы идея, да брага поспела. Выходи-ка, Илья, дратися, коли делать больше нечега.
И поднялся Илья Муромец да закричал, как будто с Мурома: — Гой еси, добры молодцы! Да не перевелись богатыри на земле чёрныя пока что. Кто не битися-махатися, тот под столом валятися, — и пошёл на Святогора в бой кулачный.
— Что же делаешь ты, мальчик! — с неба, вроде бы, всплакнули боги. — Ты пошто полез на сына бога Рода да на родного брата Сварога. Но куда тебе, прыщу, завалить вон ту гору?
Но богатырь Илюша Муромец, то ли от ума, а толь от тупости, взял лежащую рядом дубину и по ноженькам Святогора двинул. Сразу подкосился богатырь-гора, из-под его ног ушла черна земля. И упал богатырь, и не встал богатырь.
— Второй лежит, — баба Яга подумала и дров в печурку подсунула. — Гори, гори, моя печка, всё сожги, оставь лишь колечко обручальное с пальца Алешки.
Мужики, мужики,
— Хорошо, что ты женился на мне! — Настенька сладко вздохнула и мужу в котомку впихнула яиц штук пятьсот, кур жареных восемьсот, тыщу с лишним горбушек хлеба и то, на что нам смотреть не треба: платочек ручной работы — памятка от жены. В охотку присядет богатырь, всплакнёт, носик вытрет, супружницу вспомнит и выйдет мысль дурна да похабна. В общем, заговорён платок был троекратно.
Глава 3. Воевода Микула Селянович
По-тихому дружиннички собирались, со дворов всё, что смогли, прибрали: кур, свиней да пшена в дорогу, в общем, с каждой хаты понемногу.
Крестьяне, конечно же, матерились. На недоброе отношение богатыри дивились. Но ту злобу мужичью волчью терпели молча, уводя телка последнего из сарая. Что поделаешь, доля плохая у былинных детин могучих. И на обещания: «Жить будете круче!» — селяне не реагировали.
Вздохнули богатыри и двинули на севера холодные. Одно радовало, шли не голодные. Хорошо ли, худо шли — расскажем далее.
Марш-бросок вроде не до Израиля, но всё же, прокорми-ка эти рожи!
Поэтому Микула Селянович, наш аграрий, по харе каждому вдарил и на котомки богатырские навесил стопудовые замочки, а с вином бочки за пазуху смело засунул и вперед дружинушки двинул.
Нет, Микулушка, конечно, не тиран: ежедневно к обеду был пьян и спал под берёзкою крепко, а его дружина обедала, так как ключик легко доставался.
А как Селянович просыпался, так всё начинал сначала: замочки пудовые закрывал он, с вином бочки кидал за пазуху и далеко ускакивал, на милю вперёд бежал: — Ай, могол там не скакал? — бачил.
Богатыри судачат: — Вроде Муромец Илья воеводой был всегда.
Но история — дело тонкое. Сегодня ты на коне, а завтра звонкие кандалы на ноженьках, цепи.
Держись поэтому крепко за уздечку, степной богатырь, поезжай позади да смотри: не бегут ли за вами черти бедовестники — вестники смерти.
Глава 4. Богатыри встречают бабу Ягу
Долго ли, коротко шла рать — нам неинтересно. Вдруг выходит из леса, из самой глубокой чащи чёрт и глаза таращит: «Вы куда это, витязи ратные? На вас копья, мечи булатные, да кобылы под вами устали. Отдохнуть не желаете?»
— Да, да, притомились, наверно. Где тут, чертишка, таверна? — Дык поблизости есть избушка на курьих ножках, в ней дева (старушка) пирогами всех угощает да наливает заморского чаю, а после печку по чёрному топит и в баньке парит приблудных (мочит).
Раззявили рты служивые: — Тормози, Микула, дружину! — орут Селяновичу с эхом. — Утомились братья твои, приехали.
Что поделаешь, с солдатнёю спорить опасно: на кол посадят, съедят припасы. Развернул воевода процессию к лесу в поисках бабьего интересу.
Подъезжают к избе, заходят. Там баба-краса не ходит, а лебёдушкой между столов летает, чай заморский разливает в чаши аршинные, песни поёт былинные. А на скатертях яств горами: капусты квашеной с пирогами навалено до потолочка. — Как звать-величать тебя, дочка?
Девица-краса краснеет да так, что не разумеет имени своего очень долго: — Кажись, меня кличут Ольгой. — Ну, Олюшка, наливай нам свой заморский чай!
Выпили богатыри, раскраснелись. Глядь во двор, там банька алеет: истоплена дюже жарко — дров бабе Яге не жалко!
Не жалко ей и самовару, мужланам зелье своё подливает да приговаривает: — Кипи, бурли моё варево; плохая жизнь, как ярмо, пора бы бросить её; хорошая жизнь, как марево; был богатырь, уварим его!
Воины пили чай и хмелели. Лишь Потык, прислушался он к напеву, бровь суровую нахмурил, в ус мужицкий дунул, усмехнулся междометием, насупился столетием и подумал о чём-то своём — мы не узнаем о том. А посему сын полей не пил, пригублял да в рукав отраву выливал.
А баба Яга, то бишь Олюшка, как боярыня, ведёт бровушкой, глазками лукавыми подмигивает, ласковым соловушкой пиликает речи свои сладкие.
А брательнички падкие на бабью ворожбу, рты раззявили, ржут!
Вот и Алеша Попович хочет Ольгу до колик: норовит идти в опочивальню, губки жирные вытирает платочком вышиванным, супругой в дорогу данным.
Только губы свои вытер, так в деве красной заметил на лице глубокие морщины, глаз косой, беззубый рот и вымя. В обморок упал, лежит, молчит. А гульбище’ богатырское гудит!
Глава 5. Драка богатырей у бабы Яги
Если есть богатырь, будет драка; если есть на свете честь, то её сваха в кулачных боях похмельных да в сценах сладких, постельных.
Народится сынок — богатырчик тебе вот! А коль снова девка, значит, все на спевку.
Гой еси, гой еси, ходят бабы, мужики по дорогам, по дворам сыты, пьяные в хлам!
Если есть богатырь — будет драка; если есть на свете честь, то её плаха навсегда на планете застрянет: не хотели мы пить, но тянет!
Пели воины такую песню, и жизнь казалась им неинтересной.
Тут встал Святогор и сказал, казалось, с гор: — Была бы баллада, но как-то не надо; была бы идея, да брага поспела. Выходи-ка, Илья, дратися, коли делать больше нечега.
И поднялся Илья Муромец да закричал, как будто с Мурома: — Гой еси, добры молодцы! Да не перевелись богатыри на земле чёрныя пока что. Кто не битися-махатися, тот под столом валятися, — и пошёл на Святогора в бой кулачный.
— Что же делаешь ты, мальчик! — с неба, вроде бы, всплакнули боги. — Ты пошто полез на сына бога Рода да на родного брата Сварога. Но куда тебе, прыщу, завалить вон ту гору?
Но богатырь Илюша Муромец, то ли от ума, а толь от тупости, взял лежащую рядом дубину и по ноженькам Святогора двинул. Сразу подкосился богатырь-гора, из-под его ног ушла черна земля. И упал богатырь, и не встал богатырь.
— Второй лежит, — баба Яга подумала и дров в печурку подсунула. — Гори, гори, моя печка, всё сожги, оставь лишь колечко обручальное с пальца Алешки.
Мужики, мужики,
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (15) »