Ботвида Живописца терзали борения с самим собою — как ему изобразить Приснодеву в тот сокровенный миг, когда она слышит ангельский привет «Ave Maria gratia plena»^[3] и получает весть о благословенном своем состоянии. Ботвид хоть и был юноша благонравный, набожный, но все-таки знал, что дитя человеческое не родится без мужчины и женщины. Поэтому, с одной стороны, ему предстояло запечатлеть естественное в ходе событий, с другой же — не забыть о чуде, то бишь о сверхъестественном, и он постарается через выражение лика Девы показать высочайшую духовность в единении с чувственно-земным. Однако это он оставил напоследок и начал с ангела. Чтобы не примешать сюда ничего из окружающей реальности, Ботвид отказался от пейзажа и построек, а вместо этого, как в старину, написал золотой фон, который придавал фигурам дивный, непостижный блеск, освобождал от отвлекающих случайностей, и они как бы парили в этом поле, что было не воздухом и не землею, но чистым светом. По слову Писания, ангел Гавриил был послан от Бога благовествовать Марии ее грядущее счастие. А так как все ангелы, упомянутые в Писании, названы мужскими именами, Ботвид без колебаний решил представить его в мужском облике, однако набросок на аспидной доске вызвал в обители резкое неодобрение, ведь ангелы превыше всех земных обстоятельств и пола не имеют, да и негоже на одной картине изображать мужчину наедине с женщиной, в особенности когда ему должно исполнить столь деликатное поручение. Стало быть, ангел получил обличье женско-мужское, свойственное ангелам. Лицо — как у юноши, волосы — как у женщины, руки и ноги, различимые сквозь одежду, — как у юноши, но грудь слегка выпуклая, а бедра мягко выгибаются прямо от поясницы. Крылья, по обыкновению, прикреплены поверх одежд, словно бы составляя их часть. В руке ангела Ботвид нарисовал цветок любви, розу, но алая краска монахам не понравилась, ибо напоминала о плоти, да и сам цветок приводил на ум языческие предания. Нет, это должна быть лилия, белая лилия, символ невинности и чистоты. Ботвид написал белую лилию и очень порадовался действию, какое производили шесть шафранно-желтых тычинок, ведь фигуры, одетые в белое, давали не много возможностей поиграть цветом. Но наутро, придя в церковь продолжить работу, он увидел, что тычинки кто-то сковырнул, открытая чашечка опустела. Объяснить, в чем тут дело, монахи не пожелали, и Ботвид подумал, что причина тому, знать, в тайнах вероучения, кои выдавать не должно.

Ангела он все-таки закончил и теперь готовился писать Деву. Строгий пост, ночные бдения и молитвы привели его в ажитированное состояние, и он часами лежал, распростершись на полу в холодной церкви, вознося молитвы и призывая Пресвятую Деву явиться хоть на мгновение и открыть ему свой небесный лик. Но Дева не являлась, и Ботвид полагал себя покуда недостойным изъяснять красками и кистью небесные тайны людям, много более набожным, нежели он сам. Его душа слишком была занята земными вещами, в особенности оттого, что жил он вне монастыря и не мог не встречаться и не беседовать с другими людьми. Ведь жилье ему отвели в старом доме, где обитал с единственной дочерью мирянин, служивший в замке привратником, и Ботвид часто сталкивался с обоими, хотя столовался в монастыре и в замок приходил только ночевать.

Вырос Ботвид в семье, где было еще трое сыновей, никаких сестер не имел, а потому испытывал трудности в обхождении с молодыми девицами. Природная скромность не позволяла ему искать женского общества, в результате он мало-помалу даже начал побаиваться противоположного пола. Очень хотел к ним приблизиться, но не смел. По причине незнакомства с этой второй половиною человечества у него возникли высокие помыслы о представительницах оной, и при виде юной девицы он чувствовал себя так, будто перед ним создание возвышенное. Дочка привратника, единственное женское существо, какое он видел в эти дни, производила на него ошеломительное впечатление. Порой он и поздороваться с нею не отваживался, смотрел же на нее, только если незаметно стоял наверху, у окна своей комнаты, а она находилась в саду. Но когда шел из замка в монастырь, зная, что она стоит возле своего окошка, ноги у него подкашивались, походка теряла твердость, и он волей-неволей цеплялся за воротный столб, чтобы пройти куда надобно. Девушка красотою не отличалась, хотя была привлекательна, однако Ботвиду мнилось, что он в жизни не видывал этакой писаной красавицы, и всеми своими помыслами он стремился к ней, была ли она поблизости или нет. Отсюда и терзания, обуревавшие его, когда он, простершись на каменном полу церкви, молил Пресвятую Деву явиться в зримой соразмерности. Ведь прямо среди облаков виделось личико с гладкою белою кожей, легкой тенью у рта и длинными черными ресницами, наполовину скрывающими черные глаза.

Весна меж тем шла к концу, а работа вовсе не двигалась. Братия начала выказывать нетерпение. Ботвид изнурял себя суровым постом, ему даже отворили кровь. От потери крови он захворал, слег в постель и бредил в горячке. Тут терпение у монахов лопнуло, и они послали в Стокгольм за молодым художником, который недавно воротился из Италии, где учился у величайших тамошних мастеров. Но тот мог приехать не раньше чем в мае, потому что еще не завершил роспись стен во дворце. Ботвид тем временем кое-как оправился и стал выходить из дома. Монахи, жалея его, обещались оставить его до самого окончания работ, помощником при новом живописце.

Как-то теплым вешним вечером Ботвид в задумчивых грезах гулял по саду. Солнце клонилось к закату, бухта сверкала как зеркало. На садовых лужайках цвели крокусы и лилии; от пьянящего аромата лилий чуть кружилась голова. Ему вспомнилось загадочное поведение монахов в связи с ангельскою лилией. Зачем им понадобилось калечить творение Господне? Разве Господь создал что-то греховное? Взять, к примеру, натуру подорожника, разве не удивительно, что он выискивает для себя самые беспокойные места, где все его топчут? И вот, направляясь по песчаной дорожке к пристани, Ботвид услыхал за спиною шаги. Он обернулся и от изумления едва устоял на ногах, увидев дочку привратника, которая шла прямо к нему. Девушка поздоровалась, при этом она смело смотрела ему в глаза. Ботвид совершенно окаменел, не в силах вымолвить ни слова. Она улыбнулась и пошла дальше. А он последовал за нею. Взглядом художника созерцал очертания гибкого молодого тела, проступающие сквозь одежду, и по этим чуть намеченным линиям воображал себе всю его нагую прелесть, любовался следами маленьких ног на песке. Она была уже у дальнего конца пристани, отвязывала причаленную там лодку. Ботвид замер как вкопанный, не сводя с девушки