Артём Артёмов (Artem2s) Волчий замок

Руки мои слабы, и голова моя склоняется на грудь под тяжестью прожитых лет и совершенных грехов, но, хоть большую часть своей неправедной жизни провел я в молитвах в стенах скромного аббатства Штольпе, не могу и не хочу я уповать на милость Господа нашего. Велика тяжесть прегрешений моих, и не хватит ни одной, ни дюжины жизней, чтобы искупить их молитвами. Идет год 1180 от Рождества Христова, и сегодня в аббатстве был заложен первый камень одного из трех нефов базилики святого Иоанна Крестителя. В меру скромных сил своих я помогаю в этом богоугодном деле, как помогал при постройке самих стен аббатства, но не имею надежды увидеть его завершение. Бремя прожитых зим непосильным становится для слабеющего тела моего. Нет, завершение земной жизни моей не страшит меня, со спокойным сердцем готов предстать я пред суровым судом Его и понести заслуженную кару за свершенные мной злодеяния. Однако же тайна, кою хранил я долгие годы, не раскрывая даже при покаянии добрым братьям моим — mea culpa! mea maxima culpa!^[1] — гнетет мою душу и довлеет надо мной, лишая сна и покоя.

Итак, пришел я к решению изложить в этих записях историю, изменившую жизнь мою и, после долгих скитаний, приведшую меня в стены сей скромной обители. Историю из жизни рыцаря-крестоносца Готлиба из Хавельберга. Историю страха, обмана и смерти, историю ложных следов и истинных демонов.

Историю поисков Волчьего замка.

Вот она.

* * *

То был год 1151 от Рождества Христова, и Великая Германская Империя отнюдь не самым великим образом зализывала раны, полученные в бесславном походе на Святую землю. Почти два года минуло с тех пор, как господин и соратник мой, Вальгрим, верный ленник маркграфа Вильгельма, вернулся в свои земли в Северной марке. Вместе с ним возвратились в родные земли шесть рыцарей, среди коих был и я, Готлиб из Хавельберга. Семь воинов, двое из которых были искалечены, вот все, что осталось от трех дюжин рыцарей и оруженосцев, что ушли из земель Вальгрима в Великий крестовый поход за славой и, чего уж греха таить, за толикой баснословных сельджукских богатств, коих мы так и не обрели.

Возвращение в родной замок принесло господину едва ли не большее разочарование, чем Крестовый поход. За без малого три года его отсутствия тяжелая болезнь унесла жизни обоих малолетних детей моего повелителя, а супруга его, не в силах перенести горя и не имея поддержки своего мужа, наложила на себя руки. Будто мало было всего этого, владения его пришли в упадок, на трактах хозяйничали разбойники, разгорелся спор со строптивым соседом из-за окраинных земель, а управляющий, поставленный во главе лена на время отсутствия господина, оказался нечист на руку и, по слухам, покрывал богопротивную торговлю людьми. За что и был он казнен Вальгримом собственноручно и, надо признать, без должного разбирательства, что, впрочем, неудивительно при таких обстоятельствах.

Однако же господин мой и друг явил несгибаемую силу духа и железной рукой принялся наводить порядок в своих землях, искоренять работорговлю и очищать тракты от лихих людей. Конечно же, во всех начинаниях его товарищи по Крестовому походу были ему верной опорой. Не раз бились мы с ним рука об руку в землях сельджуков, и не раз пришлось нам обнажать мечи в его собственных владениях. Вскорости дела пошли на лад, ибо одного слуха о приближении отряда во главе с воинами Господа, несущими на накидках своих Его Святой Крест, хватало, дабы даже самым отчаянным сорвиголовам жизнь честная и безгрешная, но долгая, становилась милее жизни разгульной и беззаконной, но близящейся к кровавому концу. Тракты вновь стали безопасны, крестьяне смогли спокойно работать, и деревни исправно приносили доход.

Ссора же с владетелем-соседом, грозившая вылиться в противную Господу братоубийственную свару, обернулась парой дружеских зуботычин и удалой попойкой, потому как на встречу явились отряды ленных воинов, ведомые крестоносными рыцарями, кои бились бок о бок под Константинополем и Дамаском и хорошо знали друг друга. Земельный спор, таким образом, был решен миром, если не считать нескольких выбитых в разгульном веселии зубов.

Осень того года выдалась спокойной и сытой, лен господина моего Вальгрима вновь богател и, вместо угодных Господу молитв и подобающих воину сражений, проводили мы время в праздном веселии и застольях. Должен признать, это тяготило меня все больше, ибо застолья становились все более необузданными, а гости соратника и господина моего нравились мне все меньше. Взгляды некоторых и сами повадки их казались мне порочными и неподобающими, и многие из них не по душе были мне. Однако же, хоть и дошел я с господином сухим путем до самого Дамаска, и не раз спасал ему жизнь, место свое я понимал и ни словом не упрекал своего хозяина. Лишь на пирах оных появлялся я все реже, а появившись — стремился поскорее их покинуть, не чиня никому обид.

Но был Вальгрим господином внимательным и чутким и однажды призвал меня к себе в покои. Он неоднократно называл меня своею правой рукой, так что в стенах его замка имел я волю пройти куда пожелаю, в том числе и в покои его, в любое время дня и ночи. Злоупотреблять возможностями этими я себе не допускал, но по зову его явился немедленно, хоть час был поздний.

Увидев меня, господин поднялся со скамьи и обнял меня за плечи.

— Готлиб, друг мой! Вот и снова я во хмелю, а ты в печали! Уныние есть тяжкий грех, неугодный Господу, кому как не тебе знать это? — вопросил он с деланной суровостью, лукаво глядя на меня.

Я улыбнулся дружеской шутке его.

— Я не в унынии, господин мой, только лишь во скуке. Славные дни служения тебе мечом и делом завершились, лен твой спокоен и сыт, и я не нахожу себе места в праздности, посвящая все время молитвам, — теперь уже я смотрел на него лукаво. — Уж не испросить ли мне твоего благословения на постриг? Праздность и молитвы подобают скорее монаху, нежели рыцарю.

Вальгрим гулко расхохотался и, налив в кубок вина, подал его мне.

— Пей, друг Готлиб, доколе не свершил постриг. Хотя, вино, как я знаю, равно прилично как монаху, так и воину.

Смеясь, выпили мы вина, и он пригласил меня сесть.

— Вижу я, друг мой, что праздная жизнь стала тебе в тягость, а забавы мои не развлекают тебя, — заговорил он, оставив шутки. — Помню ярость твою в боях и упорство в вере. Кому кроме тебя могу я доверить жизнь свою без страха? На кого еще могу положиться?

— Каждый из соратников наших, кои бились с нами против сельджуков и византийцев, предан тебе, — не раздумывая ответил я ему.

— То верно, Готлиб, верно. И все же, среди них ты всегда