новая беда — ушла Нина и неизвестно — вернется ли она. Если найдет родителей, так точно не вернется, а что они за люди и хорошо ли ей будет с ними — это еще вопрос.

И все-таки, если Крамаренко что-нибудь знают, что может пролить свет на это дело и облегчить наши поиски, они должны, обязаны об этом сообщить, но заставить их мы не можем, а поэтому единственная ниточка, которая нам остается, — это бывший секретарь райисполкома Н. Сметанина.

Узнать, где она живет и работает, оказалось делом очень простым. В первом же киоске горсправки мне дали интересующие меня сведения. Я позвонил в школу-интернат, где Наталья Георгиевна Сметанина работала директором, договорился с ней о встрече и уже почти к вечеру, до ниточки промокший от разразившегося ливня, добрался наконец до своего отдела.

Толстенькая Галка, секретарь Курилова, сказала, что меня уже час дожидается какой-то старик.

Самой Галке было восемнадцать, и ей все казались стариками, я тоже в ее представлении был мужчиной средних лет, так что в смысле оценки возраста доверять ей не стоило, но все равно я не мог понять, кто же ждет меня в такое позднее время. Гадать мне, впрочем, пришлось недолго. Уже с лестничной площадки я увидел идущего мне навстречу Василия Степановича Крамаренко.

Он был так же мрачен и насторожен, как при первой нашей встрече.

— Не удивляйтесь, что я пришел, — сказал он, предупреждая мой первый вопрос. — Мы нечестно поступили по отношению к Нине. Если девочке будет хорошо в новой семье, я и моя жена не станем у нее на пути. Я принес кое-что, это должно помочь вам в ваших поисках.

С этими словами он положил на стол старенькое, выцветшее от времени и частых стирок ситцевое детское платьице и маленький, с трехкопеечную монету медальон из желтого металла, очевидно золотой.

— Когда Нина попала к нам, все ее имущество состояло из крохотного газетного свертка, в котором, когда мы его развернули, было это самое платьице, а в одном из карманов — медальон. Возможно, внутри медальона была какая-нибудь записочка, но до нас она не дошла. Замок уже тогда был не в порядке. А вот на подоле платьица, — он вывернул его наизнанку, — нитками вышиты какие-то буквы.

О такой удаче я не мог и мечтать, и, как видно, это отразилось на моем лице, так как Василий Степанович счел необходимым умерить мою радость.

— Мы обнаружили эти буквы случайно и слишком поздно, когда они уже обветшали и порвались. Так что определить, что это за буквы — Н. П., И. Р. или П. Н. — сейчас почти невозможно. Ну да сами потом посмотрите и убедитесь...

Это уже было что-то. По крайней мере, с этого можно было начинать! Кроме всего прочего, я был рад, что Крамаренко оказались такими благородными людьми, и стал горячо благодарить Василия Степановича, но он мгновенно пресек мои излияния.

Я понял, что моя благодарность унизительна для него, что сделал он это вовсе не ради меня, а ради Нины, которую он, что бы ни случилось, считает и будет считать своей дочерью.

Оставив мне медальон и платьице, он повернулся и пошел, высокий, худой старик, гордый и сильный, несмотря на все пережитое.

Я бережно спрятал медальон, маленькую золотую коробочку, напоминавшую старинные часы. Было бы опрометчиво возлагать на эту безделушку большие надежды, но и пренебрегать ею тоже нельзя.

А вот платьице сильно разочаровало меня. Людям моего поколения довелось посмотреть много недублированных фильмов. Я помню, как иногда титры на экране совершенно терялись на ослепительно-белом платье какой-нибудь кинозвезды и как зрители свистели и топали ногами, хотя механик тут был абсолютно ни при чем. Я вспомнил об этом, когда рассматривал детское платьице Нины. Красные нитки, которыми были вышиты на подоле инициалы, сливались и были почти неразличимы, но самое худшее заключалось в том, что буквы эти порвались, и экспертам еще предстояло хорошенько подумать над их расшифровкой. Лично я склонялся к мысли, что было вышито Н. Ш.

5

Школа, куда я в условленное время пришел на встречу с Натальей Георгиевной, мало чем отличалась от школ, в которых мне пришлось учиться. Длинный, дважды поворачивающий направо коридор, десятки зашторенных стеклянных классных дверей, на стенах портреты ученых, карты, таблицы и прочие наглядные пособия. Чинная, спокойная, ничем не нарушаемая тишина...

Не успел я пройти и половины коридора, как прозвенел звонок на перемену и с криком и топотом, от которого задрожало здание, из многочисленных дверей в коридор повалили толпы мальчишек и девчонок.

Пожалуй, я зря надел милицейскую форму, она вызвала ко мне слишком большой интерес школьников. Младшие окружили меня со всех сторон, до предела осложнив мое продвижение по коридору, старшие вели себя сдержаннее и солиднее. Но именно кто-то из старших, я отчетливо услышал это, довольно громко спросил:

— Что случилось?

Конечно! Если пришел милиционер — что-то должно было случиться. Ведь так просто мы не ходим. Я не жалуюсь, но о милиции частенько вспоминают только тогда, когда происходит что-то неприятное — где-то что-то воруют, кто-то кого-то убивает. Не нужно обращаться в милицию, и слава богу, значит, все в порядке. А есть такие матери, которые говорят Вове, Пете, Сереже: «Ну-ка, доедай кашу, а то позову милиционера и он тебя заберет».

Моя мама говорит, что я люблю преувеличивать. Может быть. Но ведь Нина Крамаренко пришла за помощью не куда-нибудь, а именно в милицию...

Наталья Георгиевна — высокая, полная пожилая женщина в черном глухом костюме, похожая на чопорную классную даму из дореволюционной гимназии, кажется мне важной, сухой и недоступной, но как видно, старшеклассники, окружившие ее, придерживаются другого мнения. По крайней мере, я твердо убежден в том, что директор не обязан целую перемену выяснять с ребятами, почему их сборная волейбольная команда не выиграла кубок района. Ребята убеждали ее, что виновато в этом неправильное судейство, а Наталья Георгиевна не менее горячо утверждала, что их подвела плохая вторая передача.

— Ну ладно, — сказала она наконец, — доспорим на следующей перемене, а сейчас давайте-ка по классам.

— Это с вами мы договаривались о встрече? — обратилась она ко мне.

Я объяснил ей причину своего прихода.

— Значит, из-за меня Нина узнала, что Крамаренко не настоящие ее родители, — огорчилась Наталья Георгиевна.

— Не будете же вы винить себя за письмо, написанное тринадцать лет назад?! — сказал я.

Сметанина немного подумала, а я достал блокнот и ручку.

— Я хорошо помню Нину. Это была маленькая девочка в ситцевом платьице, самая маленькая из всех детей, которые в те годы