- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (49) »
склизкий город…»
Так все и получилось. И нескольких десятилетий не прошло, как Петербург оставили его обитатели, а затем куда-то испарился он сам.
Все для Гоголя было непросто. Когда выходило быстро, то он сразу подозревал каверзу. Не должно быть без мучений. Если без мучений, значит чего-то недостает. В «Ревизоре» Николай Васильевич изобразил героя, которого отягощает подобная легкость. Хлестаков не только пьет и ест в любых количествах, но и пишет безостановочно. Уже и не помнит точно, что именно произвел на свет. Скажете, врет? А ведь в самом деле пописывает. Послание другу сочинил. Едва начал, а уже через полминуты отдал слуге. Гоголь не только отмечает в ремарке: «Хлестаков (пишет)», но еще заставляет его воскликнуть: «Эй, Осип, подай мне бумагу и чернила». Прямо Пушкин. Или Гоголь. Пустой человек, а занят тем делом, которому посвящают себя настоящие творцы. Да и мотив сомнительный: «Напишу-ка я в Петербург Тряпичкину,.. пусть-ка он их общелкает хорошенько». Ну как это так? Ведь письмо с точки зрения Николая Васильевича - нечто большее, чем письмо. И слова в письмах он выбирал самые требовательные, исключающие малейший компромисс: «нужно», «обязательно», «непременно»… Иногда не просто посоветует, но даст задание адресату. А как тот не исполнит, рассердится: «Перечтите раз пять, шесть мое письмо… Нужно, чтобы … вопросы мои сделались бы вашими вопросами…» Незадолго перед смертью Гоголь потребовал вернуть письма и составил из них книгу. Получилось единственное в своем роде сочинение «Выбранные места из переписки с друзьями». Удивительная интонация в его последнем сочинении. Всякий раз он обращается к конкретному лицу и в то же время ко всем читателям. Вроде своих приятелей Виельгорского или Языкова наставляет, но и каждого из нас. Так он относился к слову. Считал, что раз произнесено, то произнесено. Не только оно рядом стоящим будет услышано, но и тем, кто находится на огромной дистанции.
Можно не сомневаться: и простую записку Гоголь сочинял, собравшись с духом и повторив про себя молитву. Сам создал эту молитву для пишущих. А то как-то несправедливо получается. Дело у сочинителей серьезное и важное, а своей молитвы у них нет. Кое-кто этим пользуется: раз - и готово. Настрочит что-то и ходит с гордо поднятой головой. Так вот вам молитва на случай таких соблазнов. Когда потянет выдумывать без внутреннего повода, не забудьте повторить. «Боже, дай полюбить еще больше людей. Дай собрать в памяти своей все лучшее в них, припомнить ближе всех ближних и, вдохновившись силой любви, быть в силах изобразить. О, пусть же сама любовь будет мне вдохновеньем». Конечно, надо не только произнести, но и попытаться понять. Как полюбить еще больше? А вдруг герой этого не заслуживает? Уподобиться, что ли, Плюшкину? Ликовать по поводу всякого теплого луча, как тот радуется огарку свечи? В том-то и есть смысл молитвы. Умоляешь: дай полюбить! позволь отыскать невидимые миру жемчужины! разреши увидеть то, что скрыто под толщей хлама!
Этот человек в самом деле был художником Эберлингом. Случалось, кто-то примет Альфреда Рудольфовича за самозванца вроде упомянутого Пушкина, но сразу поймет ошибку. Нет, тут без обмана. Просто не вообразить художника без черной фески и широкой артистической куртки. Скорее, двубортный костюм на нем выглядел странно. Он и сам не очень любил себя в цивильном виде. Если и допускал компромисс с галстуком, то лишь по официальной надобности. Редкий экземпляр. Можно сказать, коллекционный. Сейчас таких и вообще нет, да и тогда оставались единицы. Большинство представителей этой породы исчезли в самых разных направлениях. Одни умерли, другие уехали за границу, а третьи просто растворились без следа. Это случалось чаще всего. Прямо какая-то чертовщина. Еще вчера видели, разговаривали, а сегодня телефон глухо молчит. И никто не спросит: «Куда подевался?» Словно был исчезнувший случайно заблудившимся миражем. В отличие от них всех художник оказался на удивление живуч. Жил и жил. Причем по тому же адресу, по которому поселился в начале века. Знаете дом на углу Воскресенского и Сергиевской? Два кольца, два конца… А ровно посредине башенка, примыкающая непосредственно к его мастерской.
Не то чтобы счастливчик. К примеру, номер квартиры у него был не семь или девять, а двадцать шесть. В этом умножении тринадцати на два кто-то увидит предупреждение, а Эберлинг только посмеивался. И то, что Сергиевская и Воскресенского сменили название, его ничуть не смущало. Ну и что с того, что сменили? Главное, он сам сохранил самые дорогие свои привычки и манеры. Никогда ни до, ни после не появлялось на этих улицах такого прохожего. Были, конечно, попытки. И высоко тянули шею, и прямо держали спину, но все же конкуренции ему не составил никто. Сдачу в кассе Альфред Рудольфович получал с той же церемонностью, с какой целовал дамам ручки, а за покупками шел так, словно направлялся в Колизей. Не в кинотеатр «Колизей», а в самый что ни есть настоящий римский форум. Тут дело не в одной в феске, но в прямом профиле и строго выверенных движениях. И еще в чем-то таком, что и вообще невозможно объяснить. Хотя улица, в отличие от сцены, не предполагает разделения на планы, он всякий раз умудрялся быть первым. Когда выходил вместе с супругой, она непременно плелась сзади. Альфред Рудольфович и один хорош, а вдвоем они просто загляденье. Прохожие непременно спросят друг друга: как думаешь, дочка или внучка? В самом деле, могла быть внучкой. Все-таки больше тридцати лет разницы. Елена Александровна совсем не красавица, но манеры и обхождение на редкость приятные. Можно даже увидеть в ее облике что-то несегодняшнее. Стоит прислушаться к их разговорам. С трех раз не догадаетесь, как она называет мужа. Нет, не «Альфред» или «Альфредушка», а «Маэстринька». С какой стороны взглянешь на это слово, таким и будет его смысл. Так - «самый уважаемый», а так - «самый родной». И то, и другое, безусловно, правильно. И уважаемый, и родной. Столь же приближенный к музам, как к нему самому близки ученики и друзья.
Вот какая «квадратура круга»! Рядовой квартиросъемщик, подписчик «Ленинградской правды», член ЛОСХа, а, приглядишься, - ископаемое. Что ни говорите, протеже самого Серова! Сам-то Валентин Александрович - человек вздорный, в должности придворного живописца не
ПРОЛОГ ВТОРОЙ
Письмо
Все для Гоголя было непросто. Когда выходило быстро, то он сразу подозревал каверзу. Не должно быть без мучений. Если без мучений, значит чего-то недостает. В «Ревизоре» Николай Васильевич изобразил героя, которого отягощает подобная легкость. Хлестаков не только пьет и ест в любых количествах, но и пишет безостановочно. Уже и не помнит точно, что именно произвел на свет. Скажете, врет? А ведь в самом деле пописывает. Послание другу сочинил. Едва начал, а уже через полминуты отдал слуге. Гоголь не только отмечает в ремарке: «Хлестаков (пишет)», но еще заставляет его воскликнуть: «Эй, Осип, подай мне бумагу и чернила». Прямо Пушкин. Или Гоголь. Пустой человек, а занят тем делом, которому посвящают себя настоящие творцы. Да и мотив сомнительный: «Напишу-ка я в Петербург Тряпичкину,.. пусть-ка он их общелкает хорошенько». Ну как это так? Ведь письмо с точки зрения Николая Васильевича - нечто большее, чем письмо. И слова в письмах он выбирал самые требовательные, исключающие малейший компромисс: «нужно», «обязательно», «непременно»… Иногда не просто посоветует, но даст задание адресату. А как тот не исполнит, рассердится: «Перечтите раз пять, шесть мое письмо… Нужно, чтобы … вопросы мои сделались бы вашими вопросами…» Незадолго перед смертью Гоголь потребовал вернуть письма и составил из них книгу. Получилось единственное в своем роде сочинение «Выбранные места из переписки с друзьями». Удивительная интонация в его последнем сочинении. Всякий раз он обращается к конкретному лицу и в то же время ко всем читателям. Вроде своих приятелей Виельгорского или Языкова наставляет, но и каждого из нас. Так он относился к слову. Считал, что раз произнесено, то произнесено. Не только оно рядом стоящим будет услышано, но и тем, кто находится на огромной дистанции.
Молитва
Можно не сомневаться: и простую записку Гоголь сочинял, собравшись с духом и повторив про себя молитву. Сам создал эту молитву для пишущих. А то как-то несправедливо получается. Дело у сочинителей серьезное и важное, а своей молитвы у них нет. Кое-кто этим пользуется: раз - и готово. Настрочит что-то и ходит с гордо поднятой головой. Так вот вам молитва на случай таких соблазнов. Когда потянет выдумывать без внутреннего повода, не забудьте повторить. «Боже, дай полюбить еще больше людей. Дай собрать в памяти своей все лучшее в них, припомнить ближе всех ближних и, вдохновившись силой любви, быть в силах изобразить. О, пусть же сама любовь будет мне вдохновеньем». Конечно, надо не только произнести, но и попытаться понять. Как полюбить еще больше? А вдруг герой этого не заслуживает? Уподобиться, что ли, Плюшкину? Ликовать по поводу всякого теплого луча, как тот радуется огарку свечи? В том-то и есть смысл молитвы. Умоляешь: дай полюбить! позволь отыскать невидимые миру жемчужины! разреши увидеть то, что скрыто под толщей хлама!
ГЛАВА ПЕРВАЯ. МАЭСТРИНЬКА
Появление Эберлинга
Этот человек в самом деле был художником Эберлингом. Случалось, кто-то примет Альфреда Рудольфовича за самозванца вроде упомянутого Пушкина, но сразу поймет ошибку. Нет, тут без обмана. Просто не вообразить художника без черной фески и широкой артистической куртки. Скорее, двубортный костюм на нем выглядел странно. Он и сам не очень любил себя в цивильном виде. Если и допускал компромисс с галстуком, то лишь по официальной надобности. Редкий экземпляр. Можно сказать, коллекционный. Сейчас таких и вообще нет, да и тогда оставались единицы. Большинство представителей этой породы исчезли в самых разных направлениях. Одни умерли, другие уехали за границу, а третьи просто растворились без следа. Это случалось чаще всего. Прямо какая-то чертовщина. Еще вчера видели, разговаривали, а сегодня телефон глухо молчит. И никто не спросит: «Куда подевался?» Словно был исчезнувший случайно заблудившимся миражем. В отличие от них всех художник оказался на удивление живуч. Жил и жил. Причем по тому же адресу, по которому поселился в начале века. Знаете дом на углу Воскресенского и Сергиевской? Два кольца, два конца… А ровно посредине башенка, примыкающая непосредственно к его мастерской.
Первый прохожий и двадцать шестая квартира
Не то чтобы счастливчик. К примеру, номер квартиры у него был не семь или девять, а двадцать шесть. В этом умножении тринадцати на два кто-то увидит предупреждение, а Эберлинг только посмеивался. И то, что Сергиевская и Воскресенского сменили название, его ничуть не смущало. Ну и что с того, что сменили? Главное, он сам сохранил самые дорогие свои привычки и манеры. Никогда ни до, ни после не появлялось на этих улицах такого прохожего. Были, конечно, попытки. И высоко тянули шею, и прямо держали спину, но все же конкуренции ему не составил никто. Сдачу в кассе Альфред Рудольфович получал с той же церемонностью, с какой целовал дамам ручки, а за покупками шел так, словно направлялся в Колизей. Не в кинотеатр «Колизей», а в самый что ни есть настоящий римский форум. Тут дело не в одной в феске, но в прямом профиле и строго выверенных движениях. И еще в чем-то таком, что и вообще невозможно объяснить. Хотя улица, в отличие от сцены, не предполагает разделения на планы, он всякий раз умудрялся быть первым. Когда выходил вместе с супругой, она непременно плелась сзади. Альфред Рудольфович и один хорош, а вдвоем они просто загляденье. Прохожие непременно спросят друг друга: как думаешь, дочка или внучка? В самом деле, могла быть внучкой. Все-таки больше тридцати лет разницы. Елена Александровна совсем не красавица, но манеры и обхождение на редкость приятные. Можно даже увидеть в ее облике что-то несегодняшнее. Стоит прислушаться к их разговорам. С трех раз не догадаетесь, как она называет мужа. Нет, не «Альфред» или «Альфредушка», а «Маэстринька». С какой стороны взглянешь на это слово, таким и будет его смысл. Так - «самый уважаемый», а так - «самый родной». И то, и другое, безусловно, правильно. И уважаемый, и родной. Столь же приближенный к музам, как к нему самому близки ученики и друзья.
Эберлинг на вершинах власти
Вот какая «квадратура круга»! Рядовой квартиросъемщик, подписчик «Ленинградской правды», член ЛОСХа, а, приглядишься, - ископаемое. Что ни говорите, протеже самого Серова! Сам-то Валентин Александрович - человек вздорный, в должности придворного живописца не
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (49) »