Жизнь вечная

ПРЕДИСЛОВИЕ

…Простая польская женщина, далеко не главная героиня романа «Жизнь вечная», шепчет отходную вслед ведомым на казнь, чтобы они, по ее разумению, как положено расстались с земной юдолью. Молва гласит, будто бы в годину войны и нашествия человек для человека и не мог сделать большего. Но та же женщина, как выясняется, прятала и выхаживала у себя в подполе парнишку — беглеца из гетто, а потом польского юношу, тоже преследуемого оккупантами. Значит, права не молва мирская, прав художник, способный обнаружить потаенный свет в потемках души человеческой.

«Жизнь вечная» — первый изданный на русском языке сборник Ришарда Лисковацкого (род. в 1932 г.) — известного польского прозаика, поэта, публициста и драматурга. Отец писателя, выходец из богатой помещичьей семьи, еще до войны порвал со своей средой и примкнул к рабочему движению. История его жизни положена писателем в основу романа — «Теперь, всегда, никогда». В Советском Союзе публиковались отдельные рассказы Лисковацкого в периодической печати и коллективных сборниках: «Польский рассказ» (1974), «Сон-трава» (1980), «Январское наступление» (1985). Но и эти небольшие по объему немногочисленные публикации не прошли незамеченными. Ведь в них выступали не безразличные советским людям персонажи — участники антифашистского Сопротивления подпольщики-коммунисты и партизаны Армии Людовой, солдаты Войска Польского, действовавшие в составе 1-го Белорусского фронта. Рядовые, безвестные труженики войны. Они исчезли в ее пламени, успев, однако, хоть на какую-то долю секунды приблизить день Победы, выполнили свою историческую миссию.

Мне первому довелось в свое время знакомить русского читателя с образцами малой прозы Лисковацкого. И должен признаться, что, пожалуй, впервые столкнулся со столь сложным материалом, при всей его внешне обманчивой простоте. Трудность заключалась даже не в органичном сочетании идейной остроты с тонким психологическим рисунком и авторской верностью принципу «естественной драматургии». У иного художника, периодически возвращающегося к излюбленной исторической тематике, при внимательном сопоставлении текстов, порой обнаруживаешь постепенный спад эмоционального накала, увеличение дистанции от предмета изображения. Лисковацкий же с поразительной точностью воссоздает обжигающее дыхание любого давно отгремевшего дня, если только день этот отдан борьбе или хотя бы мечтам о ней. Он обладает счастливым даром хранителя некоего вечного огня, который помогает ему высвечивать по-новому бесконечно варьируемый трагизм, казалось бы, примелькавшихся в литературе ситуаций. Тут, как выяснилось после долгих поисков соответствующего «ключа», положительный результат для переводчика зависел не столько от стажа и уровня профессионализма, сколько от сопереживания. От способности подключить к процессу перевода воспоминания о встречах с людьми, подобными героям Лисковацкого, о километрах, пройденных с польской пехотой по польской земле, мимо солдатских могил 1939 года и позднейших — партизанских, возле которых оставались новые могилы — участников освободительного похода.

Подпольщики, партизаны и фронтовики — традиционные персонажи произведений Лисковацкого. Писатель обращается к ним с вполне определенной, высокой целью.

«Война — главная тема моих книг, — подчеркивал он в обращении к советским читателям, предпосланном публикации в сборнике «Сон-трава». — Я пишу о тех жестоких годах не для того, чтобы бередить зарубцевавшиеся раны. Мне хочется напомнить молодому поколению, что есть в нашей истории дела, достойные вечной памяти».

Вероятно, иной творческой задачи и не мог ставить перед собой художник, награжденный нагрудным знаком «Сын Полка», который был не просто свидетелем и жертвой войны, отнявшей у него отца, но и активным участником одного из наиболее трагических ее эпизодов. Ему едва исполнилось семь лет, когда гитлеровцы вторглись на его родную улицу Марии Казимеры — главную улицу его родного Маримонта, района Варшавы. Она была в те годы единственной европейской столицей, где почти ежедневно совершались массовые расстрелы, срежиссированные наподобие устрашающих публичных казней средневековья, а в центре находились огромное гетто и лагерь уничтожения. Будущий писатель жил в городе — страдальце и герое, который в сентябре 1939 года, будучи брошенным на произвол судьбы буржуазным правительством и верховным командованием, организовал оборону и сдался, лишь израсходовав боеприпасы, а затем стал центром антифашистской борьбы, дважды восставал против оккупантов.

Двенадцати лет от роду в дни Варшавского восстания 1944 года Ришард Лисковацкий — связной на Маримонте, жители которого поныне законно гордятся, что стихийно поспешили на подмогу соседнему Жолибожу, восставшему гораздо раньше назначенного часа. В повстанческой судьбе будущего писателя нет ничего исключительного. Сотни двенадцатилетних заранее готовились в младших отрядах подпольной харцерской организации к вспомогательной тыловой службе на случай восстания. Когда же первого августа 1944 года пробил условный час «W» и город превратился в сплошное поле боя, от тыловой службы сохранилось одно название. Тылами могли условно считаться только зоны менее интенсивного артобстрела. Да мальчишки и не искали тихих мест, рвались туда, где жарче. Даже песню сложили о себе, начинающуюся знаменательными словами:

Мальчишка-связной — это нечто бестелесное, скользящее зигзагами между сотым и сто первым артналетом, среди руин, воронок и груд щебня. Нечто невесомое и стремительное, как перекати-поле или комочек тополиного пуха, подхваченного ветром. Быстрее, быстрее, не останавливаясь ни на миг, чтобы вражеский снайпер-«голубятник» не успел прицелиться. Впрочем, связной боится не за себя, а за донесение, которое надо срочно доставить в какой-нибудь штабной подвал, а оттуда, с новым приказом, мчаться назад, на передовую. Связной постоянно в движении и потому видит и знает больше строевиков, и кое-кто ему даже завидует. Он же, не подавая виду, чертовски завидует тем, кому доверено оружие. Что-то есть от этого бесстрашия и упорства в герое рассказа «Старик», от той представляющейся почти нереальной, призрачной жизни на грани смерти…

Помнится, накануне капитуляции повстанцы все чаще переплывали Вислу и, опутанные ржавыми бинтами,