Михаил Андреевич Осоргин Как мы торговали

Всегда с удовольствием и особой нежностью вспоминаю время, когда я стоял за прилавком Книжной лавки писателей в Москве. Пятнадцать лет истекло со дня ее основания; я писал о ней довольно подробно в библиофильском "Временнике", — здесь хочется вспомнить о нас самих, нечаянных хозяевах-приказчиках.

В девять часов утра лавку отпирала фигура в валенках и барашковой шапке, молодой историк литературы и популярный, особенно у слушательниц, лектор Борис Грифцов; иногда раньше успевала прийти наша кассирша Е. Дилевская, обладательница прекрасного сопрано, будущая артистка, едва не потерявшая голос за морозным прилавком. Чередуясь дежурствами, являлись Борис Зайцев и философ Ник. Ал. Бердяев. Неизменно весь день проводили в лавке нынешний хороший советский писатель Ал. Ст. Яковлев и я. Мотыльком залетал и на часы застревал проф. Ал. Карп. Дживелегов, один из лучших наших "приказчиков". Таков был наиболее постоянный состав пайщиков; еще трое из учредителей пробыли у нас недолго (отличный книговед М. В. Линд, искусствовед П. П. Муратов — ныне неблагополучно отбывший на Дальний Восток, и поэт В. Ф. Ходасевич).

Вели дела, главным образом, мы с Грифцовым, который жил у меня в Чернышевском переулке, почти рядом с лавкой (она была в Леонтьевском, потом на Большой Никитской): общий распорядок, закупка книг, расценка, касса, колка дров, растопка печурки, работа на складе. По части перевозки книг на санках вне упрека был милейший Яковлев. Обласкать покупателя и составить каталог фундаментальной университетской библиотеки никто не умел так, как "историк Возрождения" Дживелегов. Все качества деловой неосведомленности и купеческой бесталанности соединял в себе Борис Зайцев, ведавший отделом беллетристики; конкуренцию ему в этом отношении составлял Н. Бердяев, очень серьезно относившийся к делу, но ни разу не завязавший веревкой пакета правильно. Но зато по отделу книг философских было некому с ним сравняться!

— Есть у вас сочинения Ницше? — спрашивал покупатель.

— А вот, пожалуйста, обратитесь к профессору Бердяеву.

Момент кипучей торговой деятельности Николая Александровича!

— Вам Ницше? Вы хотите на немецком или на русском языке?

— Лучше по-русски.

— Русских изданий Ницше несколько. Хуже других издание Клюкина — и перевод плохой, и подбор материала.

— Я хотел бы издание хорошее.

— Есть и другие издания, но тоже с недостатками.

Следует подробное исследование русских изданий Ницше.

Покупатель слушает с почтением, философ излагает с полным знанием дела и желанием помочь покупателю в выборе. Наконец, выбор сделан и Николай Александрович говорит:

— К сожалению, этого издания у нас нет.

— Ну, тогда я возьму другое, ничего не поделаешь.

— Да, это очень обидно, но сейчас такое время…

— Вы можете мне показать?

— Что?

— Какое-нибудь издание Ницше.

— Но вы хотите непременно русское?

— Мне хотелось бы русское.

— Но у нас русских изданий сейчас нет.

— Совсем нет? И даже клюкинского?

— И его нет. Но это издание плохое!

— Ах, вон что, я не понял! Ну, тогда мне придется взять немецкое, хотя я не так свободно владею языком. Вы все-таки мне покажите.

— Немецкое издание? Это ведь очень редко попадается. У нас нет немецкого издания!

И Н. А. Бердяев с улыбкой доброты и искреннего сожаления смотрит на непонятливого покупателя. Его действительно огорчает, что он ничем не может помочь естественной любознательности этого человека.

Покупатель смущен, но разговор продолжается. Бердяев авторитетно и убежденно разъясняет что-то о книге Лихтенберже, которая дает известное представление о Ницше, но имеет, конечно, и свои недостатки. В общем, ему удается заинтересовать ищущего премудрости, который не прочь книгу купить и с осторожностью спрашивает:

— А у вас есть Лихтенберже?

— То есть у меня лично или в лавке? Вы хотели бы купить?

— Да.

— Но у нас нет Лихтенберже.

— А…

Покупатель уходит в некотором недоумении, а Николай Александрович огорченно говорит:

— Это очень обидно, что у нас нет Ницше! Вот человек интересуется, а достать ему негде. Так неприятно отказывать…

Борис Зайцев — по части классиков и современной русской литературы. Отношение к разным писателям у него определенное, но он не вполне понимает, почему иногда хорошее произведение стоит дешево, а плохое дорого. Кроме того, он путает тысячи и миллионы, не знает содержимого наших полок, а завернутый в бумагу и завязанный им пакет обычно развязывается и разваливается. И вообще он как будто удивляется, что вот мы торгуем — и ничего, не только не прогораем, а сегодня на доходы купили "партию масла", по фунту на человека.

Зато — какой талант у профессора Дживелегова, вечно молодого, никогда не унывающего! Мужчин он побеждает ученостью и уверенностью суждений, женщин, главным образом, тем, что всех их он зовет "милыми девушками", не исключая и почтеннейших и не скрывающих возраста:

— Слушайте, милая девушка, ну что за радость читать романы Жип, когда у нас чуть не все сочинения Бальзака! Пойдемте-ка к иностранной полке.

Или слышится уверенное:

— По истории? Не только исторический отдел, но можем в две-три недели подобрать образцовую фундаментальную библиотеку. Словари? Ну, конечно, все что угодно.

И правда, — мы доставали все, и книги закупались у нас целыми возами и грузовиками. При ежедневном падении цены денег, такая торговля "на всю Россию" давала нам возможность питаться не только просом, но иногда и кониной и помогать нуждающимся писательским и профессорским семьям.

Ал. Степ. Яковлев специализировался на учебниках и покупке книг у обывательской бедноты. Часто приносили нам книги, которые ни к чему не были нужны. Александр Степанович удалялся с продавцом в дальний угол, шептался и смущенно передавал в кассу чек.

— Вот заплатите за книги, я купил.

А по уходе продавца хватался за голову руками:

— Куда мы этот хлам денем! Тут ничего нет дельного.

— Да зачем вы купили?

— Нельзя было не взять. Человек от голода шатается, принес последнее.

Мы называли его "эксплуататором вдов" — и он серьезно огорчался.

Он же чуть не рыдал, когда у нас самым наглым образом крали книги с полок — вход был свободный.

— Это же невыносимо! Я все время следил и видел, как она клала себе в мешок книжку за книжкой! И ведь ничего не понимает, без всякого разбора, только бы в переплете.

— Что же вы не уличили ее?

— Как же я могу? Ведь это какой стыд! Красть книги! И не в первый раз, я потому и следить стал. В следующий раз я ей прямо