- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (45) »
любому пустяку, куда менее значительному, чем то, что сейчас волновало его.
— Глядеть-то не на что, — громко сказал он.
Нужно было прогнать эти мысли, неуместные в середине недели, но уже властно завладевшие им.
Лицо в зеркале было задумчивое и худое, И бледное. Но глаза притягивали его к себе и не желали отпускать.
Ему хотелось сказать этому лицу:
— Откуда ты взялось?
— Зачем?
Ответа Маттис не ждал.
Но он был в этих глазах, что смотрели на него из зеркала, — в глазах, принадлежавших не ему, это были два путника, глядящие сквозь ночь и день. Ответ приблизился. Стал яснее. И в то же мгновение исчез.
Маттис вдруг подумал:
Маттис бестолковый.
Дурачок.
Вот бы люди сейчас посмеялись, если б увидали, как я стою перед зеркалом.
Наконец он вспомнил, зачем пришел сюда, в спальню Хеге. Надо посмотреть, нет ли у него седины.
Спереди ее не было. Маттис наклонил голову и глянул из-под упавших на лоб волос, нет ли седины на макушке. Нет, нету. Потом, как смог, он осмотрел волосы за ушами.
Седины не было, он не нашел ни одного седого волоса. А ведь он всего на три года моложе Хеге, которой исполнилось сорок.
У меня с волосами пока все в порядке, подумал он.
Но через три года я уже стану такой, как Хеге.
Ни одного седого волоска. Надо обязательно рассказать об этом Хеге, подумал Маттис, она обрадуется; он уже забыл, что разговор на эту тему ей не понравился.
Широко шагая, Маттис вышел из дома. Хеге наверняка еще сидит на крыльце со своим вязанием. И верно, Хеге сидела на крыльце. В ее быстрых руках кофта шевелилась, точно живая. Руки лишь исполняли свой немой танец, а кофта прибавлялась и росла, будто без их ведома. — Ну что? — спросила Хеге, когда Маттис торопливо вышел из дому. Маттис показал на свои волосы. — Хеге, у меня нет ни одного седого волоса. Я смотрел в зеркало. Хеге не хотелось возвращаться к этому разговору. — Ну и хорошо, — оборвала она брата. — Разве ты не рада? — удивился он. — Конечно, рада, — спокойно ответила она. — Но по тебе этого не видно, а я думал… — Ох! — вырвалось у нее. Он мгновенно умолк. Его остановила происшедшая в ней перемена. — Что случилось? — испуганно спросил он. Наконец она встала. — Ох, Маттис, Маттис! Он не сводил с нее настороженных глаз. — Ну что, говори же! — Ничего веселого тут нет, дались тебе сегодня эти волосы. — При чем тут веселое? Разве мы веселимся? — удивился он. Чудно как она говорит. Хеге беспомощно взглянула на брата. Словно со страхом. Нужно было мгновенно вмешаться: Маттис был близок к тому, с чем ей потом не справиться. — Ты просто забыл, нам было очень весело! — сказала она, точно вбила в него гвоздь. — Ты вспомни. Да мы с тобой каждый день веселимся! Маттис весь сжался, но спросил: — Когда? — Что значит «когда»? — жестко спросила она. И снова обрушилась на него. Ей нужно было это остановить. — Раскинь-ка мозгами, Маттис, — сказала Хеге без своей обычной колкости. Такая маленькая, она умела быть очень настойчивой. Маттис ответил: — Да я и так всегда думаю, изо всех сил. — Значит, ты можешь припомнить очень много веселого! Он задумался, не ответил. Хеге продолжала. Надо было воздвигнуть такую прочную стену, чтобы в ней не осталось никакой лазейки. — Нам с тобой гораздо веселее, чем другим людям! — Правда? — ослабевшим голосом, едва слышно, пробормотал он. — Конечно! — ответила она. — И ты всегда должен помнить об этом. И больше ни слова. Маттис поднял голову, но возразить не осмелился. Хеге очень умная и прекрасно понимает, что весело, а что нет. Лучше не спорить и не показывать свою глупость. Хеге сердито смотрела на брата. — А я и не знал, — пробормотал он. Вдруг лицо его просияло. — Как хорошо, что ты мне это сказала! — радостно воскликнул он. — Почему? — Ну, раз я сам этого не понимал. Маттис обрадовался, заулыбался. — Ты уже уходишь? — спросил он. Вместо ответа Хеге через силу кивнула ему и скрылась в доме.
Широко шагая, Маттис вышел из дома. Хеге наверняка еще сидит на крыльце со своим вязанием. И верно, Хеге сидела на крыльце. В ее быстрых руках кофта шевелилась, точно живая. Руки лишь исполняли свой немой танец, а кофта прибавлялась и росла, будто без их ведома. — Ну что? — спросила Хеге, когда Маттис торопливо вышел из дому. Маттис показал на свои волосы. — Хеге, у меня нет ни одного седого волоса. Я смотрел в зеркало. Хеге не хотелось возвращаться к этому разговору. — Ну и хорошо, — оборвала она брата. — Разве ты не рада? — удивился он. — Конечно, рада, — спокойно ответила она. — Но по тебе этого не видно, а я думал… — Ох! — вырвалось у нее. Он мгновенно умолк. Его остановила происшедшая в ней перемена. — Что случилось? — испуганно спросил он. Наконец она встала. — Ох, Маттис, Маттис! Он не сводил с нее настороженных глаз. — Ну что, говори же! — Ничего веселого тут нет, дались тебе сегодня эти волосы. — При чем тут веселое? Разве мы веселимся? — удивился он. Чудно как она говорит. Хеге беспомощно взглянула на брата. Словно со страхом. Нужно было мгновенно вмешаться: Маттис был близок к тому, с чем ей потом не справиться. — Ты просто забыл, нам было очень весело! — сказала она, точно вбила в него гвоздь. — Ты вспомни. Да мы с тобой каждый день веселимся! Маттис весь сжался, но спросил: — Когда? — Что значит «когда»? — жестко спросила она. И снова обрушилась на него. Ей нужно было это остановить. — Раскинь-ка мозгами, Маттис, — сказала Хеге без своей обычной колкости. Такая маленькая, она умела быть очень настойчивой. Маттис ответил: — Да я и так всегда думаю, изо всех сил. — Значит, ты можешь припомнить очень много веселого! Он задумался, не ответил. Хеге продолжала. Надо было воздвигнуть такую прочную стену, чтобы в ней не осталось никакой лазейки. — Нам с тобой гораздо веселее, чем другим людям! — Правда? — ослабевшим голосом, едва слышно, пробормотал он. — Конечно! — ответила она. — И ты всегда должен помнить об этом. И больше ни слова. Маттис поднял голову, но возразить не осмелился. Хеге очень умная и прекрасно понимает, что весело, а что нет. Лучше не спорить и не показывать свою глупость. Хеге сердито смотрела на брата. — А я и не знал, — пробормотал он. Вдруг лицо его просияло. — Как хорошо, что ты мне это сказала! — радостно воскликнул он. — Почему? — Ну, раз я сам этого не понимал. Маттис обрадовался, заулыбался. — Ты уже уходишь? — спросил он. Вместо ответа Хеге через силу кивнула ему и скрылась в доме.
4
В тот вечер Хеге легла раньше обычного. Во всяком случае, она раньше обычного ушла к себе. Маттис хотел узнать о причине, но не успел он задать свой вопрос, как она нетерпеливо остановила его: — Не надо, Маттис, обожди до утра. Хватит уже на сегодня. При звуке ее голоса у него пропало всякое желание докапываться до истины. Хеге не в духе, вот она и ушла. Может, он сделал что-то не так? Может, это из-за седых волос? Неужели все дело в том, что она поседела, а он нет? Но он-то в чем виноват? Хеге, она кормила его, заботилась о нем. А главное, она была очень умная, и он глубоко уважал ее за это. Она ушла к себе, не сказав больше ни слова. А он сидел на крыльце, размышляя о разных вещах. Утром надо походить по усадьбам, узнать, может, где и найдется для меня какая работа, думал он, и его уже заранее разбирала досада. Вот в чем дело, вот отчего Хеге недовольна. Она кормит меня из года в год. Уже сорок лет, честно округлил он, не желая умалять заслуг Хеге. Кормит меня. Кормит меня. Слова были горькие, как кора осины. Год за годом он должен был помнить и повторять их. Оставшись в одиночестве, как сегодня, он безжалостно заставлял себя повторять их и ощущал их горький привкус. Из всех известных ему слов эти были самые горькие. Завтра утром я пойду искать работу. Если ничего не помешает, прибавил он, желая быть честным. В тумане памяти хранилось много случаев, когда он пытался работать. На усадьбах, в поле или в лесу. Но всегда что-то мешало, и он ни разу не справился со своим уроком. В поселке ему больше не предлагали работу. Эти, умные, которые умели все и могли дать работу, всегда смотрели на него, как на пустое место. Ему приходилось возвращаться домой ни с чем, Хеге давно уже привыкла к этому и никогда не сердилась. Но он был для нее тяжким бременем. И понимал это. Утром надо взять себя в руки. Надо пойти по усадьбам и поспрашивать насчет работы. — Когда-нибудь должно же у меня получиться, — сурово сказал он в пространство. — Мне надо работать, Хеге уже поседела. В нем шевельнулась мысль: Она поседела из-за меня. Наконец-то до него дошла истина! И ему стало очень стыдно.5
Время шло. У Маттиса не было привычки ложиться так поздно. И все-таки ему не хотелось идти в дом. Мысли не давали покоя. А когда человека что-то грызет, нет хуже, чем лежать в постели, ворочаясь с боку на бок. Может, Хеге тоже не спит. Она ушла так рано, просто чтобы не видеть меня. — И мне это неприятно, — сказал он громко, так громко, что Хеге через стену могла бы его- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (45) »