Александр Папченко Кузнечик

Рисунки П. Крапивина

Квартира выглядела ужасно. У книжного шкафа отвалилась ножка. Шкаф накренился, и книги, растопырив пыльные страницы, разлетелись по полу в опасной близости от банок с побелкой. По стенам змеились трещины и кое-где свисали клочки старых обоев. Ремонт…

Посреди всего этого безобразия сидел на кровати Тимка, сонно щурился на яркое июльское солнце, зевал и слушал невеселые голоса, доносящиеся из-за стены:

— Сейчас я поверну, а ты держи, — это папа.

— Да оставь ты ее, не дай бог отвалится, — это мама. — Александр, осторожно!

Грохот. Упала полка?

— Я тебе говорила, — мама жалобно.

— Вечно вы, женщины, из-за каждого пустяка…

Очень сильный грохот. Даже Тимка вздрогнул. Упал шкаф?

— Мы так никуда не уедем, — мама в преддверии истерики.

— Дай мне лучше отвертку с коричневой… я тебе говорю, с коричневой ручкой. Неужели так трудно сообразить?..

Новый грохот… Тимка недоуменно пожал плечами. Все, что могло упасть, уже упало. Тимка перестал прислушиваться, сунул ноги в нагретые солнцем тапочки и побрел в туалет. В приоткрытую дверь кухни было видно, как бродят в известковом тумане родители.

«А деда снова заперли… — думал Тимка, возвращаясь из туалета. — Вместе с коллекцией. Принципиального старика закрыли вместе с марками в собственном кабинете. Ясное дело — марочки любят порядок и не любят пыли. Не дался живым дедище. Сражался, как… до последней капли воли».

Тимка тронул дверь кабинета деда, и та неожиданно поддалась. На пороге стоял сам Евгений Иванович. Засунув руки глубоко в карманы брюк, раскачивался с пяток на носки.

— Доломали? — поинтересовался дед. — Можно идти завтракать?

— Папа, — сказала мама из кухни, — ты разве не видишь, что Александр…

— Вижу… штурм Кенигсберга. Только там для установки фугасов специальные траншеи рыли и уж конечно перед взрывами своих оповещали.

— Какие еще траншеи? — обиделась мама. — Александр штукатурит…

— Да? — искренне удивился дед. — А я думал, репетирует сложный акробатический трюк.

Действительно, Тимкин папа, Александр, был похож на акробата. Зажав в зубах отвертку с длинной коричневой ручкой, он стоял одной ногой на подоконнике, другой на стуле и, балансируя ведерком, тянулся рукой с зажатым в ней мастерком под потолок.

Тимка хмыкнул и тут же получил от мамы профилактический подзатыльник. Но не обиделся.

А дед подумал, посмотрел и сказал:

— Как только Александр Сергеевич свалится, ты, Нина, мне чайку нальешь?

— Папа, — мама сделала предостерегающее лицо, но Тимкин отец все равно упал.

— Евгений Иванович! — обиженно сказал Тимкин папа, поднимаясь. А дед сказал на это:

— Любое тело… пардон. Любое ФИЗИЧЕСКОЕ тело, будучи отклонено от вертикальной оси более чем на 45 градусов, падает всегда, под воздействием силы тяготения — если только оное тело не Тарзан и не успеет зацепиться за что-нибудь.

Тимкин папа мало походил на Тарзана. Потирая ушибленное колено, он сказал, что пусть мама быстрее кормит всех и особенно деда. Потому что когда Евгений Иванович голодный, он вообще…

— Да, — сказал дед, — я и так-то, ню уж когда голоден, я иногда вообще.

Тут мама побыстрее накрыла на стол в комнате. Как и следовало ожидать, известка трещала на зубах. Дед раскачивался на стуле, который скрипел. Тимка подумал и тоже стал скрипеть стулом. Как будто качка. Как будто их с дедом качает на одной волне. Весь завтрак прошел в молчании, если не считать скрипа стульев.

— Ну вот что, до-мо-чад-цы! — отодвинув пустой стакан, сказал дед. — У вас тут этого так называемого ремонта еще на два дня, не так ли?

Мама кивнула. Папа нервно вздохнул.

— Поэтому я забираю Тимку, и мы уезжаем. К часу «Ч» вернемся. А вы тут без помех зажимайтесь акробатикой.

— Но, — возразила мама, — еще же документы…

— Именно поэтому, — сказал дед.

— И собраться. И я вообще не понимаю, зачем это делать… Куда-то переться? С твоим здоровьем, папа!

— Оставь, — Тимкин отец облокотился на стол. — Так, наверное, правильней. Не знаю, лучше ли… Но в четверг в семнадцать часов…

— Я помню, — сказал дед.

Мама принялась убирать посуду со стола. Тимка показал деду большой палец.

— Значит, рубить? — спросил дед.

— Господи, что еще рубить?! — ужаснулась мама.

— Швартовы, сударыня, швартовы, — сказал дед.

— А еще… — проговорил Тимка и чуть покраснел, — возьмем Альку? А?

— Какую такую Альку? — не понял дед.

— Ну, Ольгу с шестнадцатой… С которой я в пионерский лагерь в прошлом году ездил.

Дед поглядел на Тимку и неожиданно легко согласился:

— Альку так Альку. Отпустят — возьмем.

— Ты не бойся, дед. С тобой кого хочешь отпустят, — повеселел Тимка. — У тебя вид представительный. На такой вид самый нервный родитель может смело положиться.

Алькины родители оказались людьми мнительными и м упора закомплексованными. Но в конце концов безупречная репутация Евгения Ивановича сыграла свою роль: Альку отпустили, Алька, восхищенно глядя на деда, за-скакала на одной ноге и вдруг ткнула Евгения Ивановича носом куда-то в ухо. Поцеловала, значит.

— Ну вот, — смущенно сказал дед, — еще не поехали, а уже чувствую себя достаточно глупо.

— Евгений Иванович, вас все боятся, — защебетала Алька, забираясь на заднее сиденье. — Абсолютно все. Даже тетя Тамара. Как только увидит вас, сразу синеет и говорит, я в другой раз зайду. А я вот нисколечко. Тимка может подтвердить.

Дед поглядел на Тимку. Тимка посмотрел на деда, вздохнул и подумал: «За что я только люблю тебя, Алька?»

— Такая скучища сидеть дома, когда все в лагере, — продолжала щебетать Алька, — Ларка тоже в лагере. Не знаете Ларку? К ней еще дядя приезжал из Калининграда.

— Мадемуазель, — сказал дед и добавил многозначительно: — Вы же не хотите, чтобы я посинел, как тетя Тамара?

— Нет, — подтвердила Алька и сделала печальную мину.

— Тогда не отвлекайте меня от дороги. Иначе первый же столб — наш…

Наконец-то в машине стало тихо.

Тимка смотрел на красивое Алькино лицо и думал о превратностях любви. А дед сказал через какое-то время:

— Мы,мужчины, иногда совершаем ошибку, доверяя нашим чувствам. Да.

Тимка покраснел.

Но вот город кончился. Дед приосанился и добавил газу. Впереди было пустынное шоссе. Точнее, почти пустынное. Скользила нанизанная на липкую асфальтовую струну оранжевая бусинка-автомобиль далеко-далеко впереди. И все.

Дед строго глядел на ускользавшую под капот дорогу — он к ней относился