снисходительно, но с уважением.

— Как автомобилист со стажем, — сказал дед, — замечу, что профессионала от любителя отличает такое ценное качество, как хладнокровие. Дорога не любит ухарей. Знавал я их множество, и все они закончили печально.

— Правильно, — вставила Алька, — дорожные правила для того и пишутся, чтоб их соблюдать. Вот у нас в классе тоже есть правила…

Но дед не дал ей развить мысль.

— Но когда я вижу, молодые люди, впереди самоуверенного зануду, — проговорил дед, — который полагает, что ему позволено битый час мозолить мне глаза и пылить в лицо, я прибавляю скорость.

Впереди, как и час назад, двигалась оранжевая точка. То ныряла в ложбины, надолго исчезая, то вновь неожиданно вспыхивала на вечернем солнце.

— Если не умеешь ездить, сиди дома, — проворчал дед. — Между прочим, — обращаясь к Альке, сказал он, — я бы вам посоветовал заняться бутербродом. Запах сыра и колбасы помогает мне сосредотачиваться.

— Да, — подтвердил Тимка. — Дед лучше врубается в дорожную ситуацию, если рядом жуют. А мы сейчас идем на сложный обгон…

— Обгон… — дед презрительно хмыкнул. — Какой это обгон… Так, разминка в начале пути. Сейчас я эту оранжевую жестянку сделаю за… полчаса.

Оранжевую жестянку сделали с перевыполнением графика, за 26 минут. Причем так славно, что Алька еще долго потом сидела восторженная и уже добровольно поглощала бутерброд за бутербродом. Тимка даже начал волноваться за ее здоровье… А иначе какая же это любовь?

Мелькали по обочинам золотистые стволы сосен. Небо лежало на их широких ветках. Терялся в медово-золотистой глубине солнечный свет. Длинные тени легли поперек дороги. И оттого дорога превратилась в «зебру». Все в мире было славно и покойно.

Тимка задумчиво смотрел в окно. За окном все было знакомое и какое-то привычное, словно дома. Привычно и на своих местах стояли деревья. Летели вечерние узкие оранжевые облака. А на заднем сиденье очень хорошо молчала Алька. Тимка поглядел в зеркало над водительским местом. Алька, кажется, дремала. и красиво улыбалась. Именно так красиво улыбались все девчонки, которые нравились Тимке.

Место для ночлега выбрали неподалеку от дороги, на берегу неширокой речки, где пели лягушки. Едва открыли дверцы машины, как налетели комары. Из-за комаров пришлось срочно разводить костер. Алька скакала на одной ноге вокруг костра и, отмахиваясь от мошкары, громко пела:

— Ура! Двенадцать стервецов на бочку с джемом!! Ха-ха!

А Тимка, наоборот, сделался скучным. Взобрался на еще теплый капот машины, а потом и вовсе улегся на спину. В небе было пусто. И уютно. Собирался тихий дождь. Лягушки смолкли, Может, перед дождем, а может, испугавшись боевой Алькиной песни. И сразу стало слышно, как ворчит лес. Лес перекричать Алька не могла, сколько ни старалась.

Из леса вернулся дед с охапкой хвороста. Охнув, сгрузил на землю и, придерживая поясницу руками, окинул суровым взглядом безобразничающую Альку.

— Что-то я не совсем понял… На чем это там пляшет Оля? — спросил дед, повернувшись к Тимке. Тимка слез с капота машины и поглядел на Олю.

— На палатке пляшет, — скучным голосом объяснил Тимка, — и поет.

— Это именно на той палатке, старенькой, рассыпающейся, которую я неделю ремонтировал и в которой нам сегодня придется спать под дождем? — спросил дед.

Тимка грустно кивнул.

— А я думаю, что это тут за брезент валяется… — Алька, аккуратно ступая, на цыпочках сошла с палатки и стала печально созерцать лес, реку, облака и вообще все подряд.

Дед проворчал:

— Я теперь тоже вижу, что тут валяется брезент…

Но, к счастью, на этот раз дед ошибся. Палатка неожиданно оказалась крепче, чем все предполагали, и только в одном месте разошелся шов.

— Ну ладно, будем ставить… Собирается дождь… Тим, иди сюда. Будешь держать вот эти распорки. Ты, Алька, лезь внутрь — будешь вместо распорки задавать форму, — командовал дед. — А я сейчас забью пару колышков. Тимка, ты куда тянешь? Не туда. Отпусти свой край! Не тот! Алька, держись! Тьфу!

Тимка выпустил растяжки, палатка рухнула вместе с Алькой.

— Ты чего такой? — дед потрогал Тимкин лоб.

— Ну что вы там?.. — высунула голову из-под брезента Алька. — Тут же могут быть… мыши!

— Мыши тут уже были, — успокоил ее Тимка.

Наконец палатка была установлена. Дед довольно потирал руки — все было сделано под его замечательным руководством. Окопано, растянуто, завязано… Потом, словно последний штрих на полотне художника, вокруг палатки были вбиты колышки, и озябшие, смертельно уставшие Алька с Тимкой полчаса прикрепляли к ним проволоку с нанизанными пустыми консервными банками. В далекой юности деду поведал об устройстве такого «сторожа» какой-то друг, не то геолог, не то бродяга.

— Какие медведи? — сипел жалобно Тимка. — Какие дурацкие волки?! Экологию знать надо.

Ладно, ладно, — возражал упрямый старик, — ночью навалятся, а я отвечай за вас, так что ли? И ружье вскинуть не успеешь.

— Кто еще навалится? — Алька настороженно огляделась: — Вы кого имеете в виду? Вы, Евгений Иванович, как хотите, а я, наверное, в машине спать буду.

— Ну, дед! — не выдержал Тимка. — Кого ты запугал?! Ты всех запугал! Навалятся. Зацепятся.

— Ну вас, — сказал миролюбиво дед, — никто ни на кого не навалится, а я пошел спать. Но если что — кричите… — Дед уже скрылся в палатке, оттуда доносился его голос: — …если что. кричите, что мы, мол, свои и в нас… — дед облегченно закряхтел, устраиваясь поудобнее, — …и в нас, мол, не стреляйте.

У Альки вытянулось лицо. Она пристально поглядела на Тимку и вдруг бросилась к палатке.

— Евгений Иванович! — Алька пулей прошмыгнула под полог: — Вы еще не спите?

— Конечно, сплю, — сказал дед. — Я в это время всегда сплю. Кто рано ложится… тому… — зевнул дед, подумал и закончил: — тому, Оля, мама приснится. Спи спокойно.

Тимка хмыкнул и на четвереньках занял свое место в палатке.

— А почему кричать «левой»? — не унималась Алька.

— Чтоб дед в темноте не промахнулся, — съехидничал Тимка. Повернувшись на бок, он попробовал привычно свернуться калачиком, но колени уткнулись в чью-то испуганно вздрогнувшую спину…

— Я это, — сказал Тимка и добавил на всякий случай: — Свой… — А сам подумал: «Разложились тут, понимаешь, как королевы».

Когда все задремали, пошел дождь. Тихо застучал по брезенту. В сонной Тимкиной голове вертелись тревожные обрывки фраз, какие-то неприятные силуэты, подлецы или стервецы, плясали на бочке с порохом и громко пели. Прошло, может быть, несколько минут, а может, и часов, как вдруг раздался страшный грохот. Словно взорвалась бочка