Кармелита. Роковая любовь (Олег Кудрин) Страница 81 - Litvek

надеюсь, мы квиты?!

Радостная улыбка сползла с лица юриста. Взамен появилась ехидная ухмылка:

— Деточка, ты забыла, я тебе еще кое-что сказал. «Трудно делать такие вещи в первый раз». Это значит, что будет второй, третий, пятый, десятый…

Олеся вспыхнула:

— Не надо было мне брать это письмо! И больше я так никогда делать не буду!

— А вот это, дорогая, — дудки! Решать, расплатилась ты или еще нет, буду я, а не ты! Что скажу, то и сделаешь! И столько раз, сколько нужно. Понятно?!

Олеся убежала из ресторана. Все бессмысленно.

В этой жестокой игре все ее расчеты оказались мелкими детскими хитростями.

* * *

В таборе местные детишки подсказали Максиму, где палатка Рубины. Для них ничего необычного не было в том, что заезжий ищет старую гадалку. Ну, приспичило человеку — и все.

Максим шагнул в палатку, как в воду нырнул:

— Здравствуйте, вы помните меня?

— Здравствуй. Скорее чувствую, чем помню. Зачем пришел?

— За помощью.

— Садись, — сказала Рубина, указывая на топчан в углу.

Максим сел. А она всмотрелась в него долгим, пристальным, изучающим взглядом:

— Ну рассказывай, какая такая помощь тебе понадобилась. Чего ты хочешь?

— Не я, а мы хотим. Мы вместе с Кармелитой.

— Что же вы хотите вместе с Кармелитой?

— Вас уважают, к вашему слову все прислушиваются, только вы можете изменить мнение ее отца обо мне… Понимаете, мы хотим быть вместе!

— Это невозможно!

— Но почему?!

— Потому что таковы правила! И лучше будет, сынок, тебе сразу же уйти! Тебе никогда не быть с Кармелитой!

— Вы хотите, чтобы я ушел, убежал, уехал. Да? Вы хотите, чтобы я перестал за нее бороться? До свидания, извините!

Максим вскочил с места.

— Стой! — решительно, и в то же время по-доброму, сказала цыганка.

Максим замер.

— Что же ты такой горячий! — Это прозвучало как похвала, а не осуждение.

— Скажите, неужели так не бывало, чтобы цыганка любила нецыгана? — спросил Максим с надеждой.

— Бывало… Только такая любовь ходит рядом со смертью.

— Не всегда же?

Рубина замолчала. Видно, больно было ей отвечать. И все же сказала:

— Всегда…

— Я… я не верю вам.

— Жаль!

— Так не может быть. Так не должно быть… Что же вы делаете с нами? Почему вы не оставляете нам выбора? Как так можно? Мы просто два человека, которые любят друг друга. Мы же не звери, чтобы следить за нами! Зачем загонять нас в угол, заставлять идти на какие-то отчаянные шаги?

— Я тоже когда-то так думала… Только пустое это все. Поверь мне. И не говори так, не говори, сынок… Накличешь беду.

— Не страшно! — Максим достал из-за пазухи талисман Кармелиты, поднял его над головой. — С этим мне ничего не страшно. Она отдала мне самое дорогое, что у нее было, — ваш подарок. Кармелита сказала, что это защитит меня. От всего. До свидания!

Как же он напоминал сейчас Рубине человека, которого она любила много-много лет назад! И как она боялась сейчас за эту чистую, светлую душу…

— Мальчик мой, что должно случиться — того не изменить. Что написано в Книге Судеб — то исполнится, И ни мне решать, ни тебе, ни Кармелите. Мы бессильны…

— Но что-то вы же можете сделать? Хотя бы попробовать… Например, поговорить с ее отцом?! Ведь у вас уважают старших, прислушиваются к ним…

Рубина на миг представила такой вот разговор с Баро и то, чем он наверняка закончится.

— Сынок, это ничего не даст. Рамир чтит законы, а законы против вас. Смирись…

— То есть нет никакой надежды? — совсем тихо спросил Максим.

И вновь Рубина ответила не сразу. Очень трудно отнимать у человека последнюю надежду. Но ведь еще хуже говорить ему напрасные слова!

— Никакой…

Раненым зверем Максим выскочил из палатки. Швы разболелись так, будто сейчас его второй раз ударили ножом. Хотелось биться в истерике. Выть, кричать. Бревном кататься по земле. Вскочить и пинать все, что попадется под ногу и под руку.

Вместе с пульсом и током крови по всему телу разносились слова: «Никакой… Надежды никакой…».

Он бежал в глубь леса. И с ужасом представлял, что вынужден будет вернуться в город, подаривший ему столько боли, еще один раз. Последний. Чтобы забрать Ее портрет и чемоданчик. А дальше — навсегда убраться отсюда! Забыть, что есть в мире такое место — Управск… Смотреть на портрет Кармелиты, как на красавиц из Третьяковки. Да, хороша, прекрасна, совершенна. И что с того? Все равно ведь недоступна. Прочь отсюда! Зря он сбежал из родных мест. Самостоятельная жизнь не сложилась. Прочь. Прочь. Прочь.

* * *

И вдруг какая-то маленькая, едва уловимая мысль проклюнулась цыпленком. И он почувствовал это, не дал ей умереть, потеряться… Потому что мысль эта давала надежду. Даже после того, как последняя из них была пышно похоронена.

Максим испугался, что мысль эта исчезнет, потеряется, не успев окрепнуть. Так когда-то на руках у него умирал инкубаторский цыпленок. Один из десятка, купленных мамой. А Максим, совсем маленький, пытался его спасти. Прижимал к груди, давая свое тепло, дышал на него, пытаясь вдохнуть жизнь. Но тогда ничего не помогло.

Для него это была трагедия. А в строках гроссбуховской Книги Судеб — всего лишь выбраковка, неизбежная часть инкубаторского процесса.

Однако сейчас мысль эта окрепла. И оживила в памяти слова Кармелиты: «Посмотри на руку. Шрам от ножа изменил твою судьбу. Теперь возможным станет то, что раньше было невозможно!» Беседа тогда полилась дальше, не останавливаясь на этих словах. Но сейчас они стали для Максима последней соломинкой, помогающей выплыть, не утонуть в безнадеге.

Не-е-ет. Он не уедет. Никуда не уедет! Чтоб не мучаться потом, как Палыч, от мысли, что могло счастье сложиться, да не сложилось…

Он останется в этом городе. Пусть его убивают, режут! Он остается, слышите! Он будет драться за свою Кармелиту. Как всегда делали те, кто любят!

Эпилог

Нет, не отпели волжские соловьи дорогим моему сердцу Максиму и Кармелите. Не отшелестела им буйная трава, не отжурчали приволжские ручьи и сама Матушка-Волга. Древнее неостановимое цыганское колесо сделало в их судьбе лишь первый полный оборот из пяти, обещанных мудрой всевидящей цыганкой Лялей.

Катится жизнь дальше. Катится. На гору ли, под горку?

Кто знает…