передохнуть. А куда ей в степи-то идти, значит, к воде маячит, потому коли лошадь степная и чует воду. И, действительно, как сказал Кирюхин, так и вышло: вывела нас лошадка прямо к колодцу. Тут мы и ожили. На твоего иноходца лошадка-то походила: так, гнеденькая, грива на левую сторону. Весь отряд спасла… Вот она какая бывает эта самая степная лошадь! После, солдатики рассказывали, государь очень благодарил нашего Гниль-да-в-шубе и орден ему дал: «Я, грит, на тебя надеюсь вполне, Гниль-да-в-шубе». А все и дело-то в лошадке было… Известно, где государю все знать. Немец-то, конечно, промолчал о лошади…
Закончив рассказ, Вилок с каким-то ожесточением допил остававшуюся в бутылке водку.
«Брат Ипполит» был растроган этим рассказом до глубины души и, свесив голову как-то набок, повторял с блаженной улыбкой:
– Лошадь-то, а? Вот так лошадка… Тоже, скажешь, ничего не понимает?
– Ну, вот опять вышел глупый человек! – рассердился Вилок. – Как же лошадь стала бы жить, ежели бы она не понимала по своей части?
Через два года я был на заимке. Изба стояла заколоченная, и вся заимка представляла грустную картину разрушения. Меня сопровождал на охоту Вилок, бывший по обыкновению навеселе. – Шабаш!.. – проговорил он, поглядывая на пустовавшую заимку. – А где теперь «брат Ипполит»? – А так, где день – где ночь. Как, значит, Ивана Павлыча убили в третьем годе, где-то в степи, ну, и ему со всех сторон, значит, вышла крышка. А тут еще арендатели стали теснить… Ну, и окончательно выжили. Рехнулся Аполит-то совсем… Ходит по базару со своим кривым петухом – может, помните? – показывает всем и говорит, что это часы. Слышь, и ночью ходят… С этим грустным рассказом как-то совсем не вязалось ликующее летнее утро. Кругом было так хорошо. Все зелено, все жило, а с устья доносился веселый гул вечно волновавшегося горного озера.
1891
Через два года я был на заимке. Изба стояла заколоченная, и вся заимка представляла грустную картину разрушения. Меня сопровождал на охоту Вилок, бывший по обыкновению навеселе. – Шабаш!.. – проговорил он, поглядывая на пустовавшую заимку. – А где теперь «брат Ипполит»? – А так, где день – где ночь. Как, значит, Ивана Павлыча убили в третьем годе, где-то в степи, ну, и ему со всех сторон, значит, вышла крышка. А тут еще арендатели стали теснить… Ну, и окончательно выжили. Рехнулся Аполит-то совсем… Ходит по базару со своим кривым петухом – может, помните? – показывает всем и говорит, что это часы. Слышь, и ночью ходят… С этим грустным рассказом как-то совсем не вязалось ликующее летнее утро. Кругом было так хорошо. Все зелено, все жило, а с устья доносился веселый гул вечно волновавшегося горного озера.
1891