пришел к нему сам. Возможно, это дар Божьей воли, не то чтобы он предполагал, что знает мысли Всемогущего. Просто у него это было. Просто было умение, и он принял это с благодарностью. Как и следует. Идеальный брат Джехан с идеальными помыслами, руками, телом, крендельками.

Почему же, спрашивается, он не использовал свое совершенство во благо? Почему только по воскресеньям, и только сорок девять крендельков? Когда он мог заниматься этим весь день, каждый день, превращая их в сотни, в тысячи божественно вкусных изделий?

На этот вопрос брат Джехан ответил так же неопределенно и неудовлетворительно. Он чувствовал свою правоту — семь лотков с семью кренделями раз в семь дней. Делать больше ему казалось неправильным, что этим он как-то удешевляет и делает обыденным то, что должно быть особенным.

Ему, невыносимому куску овечьего дерьма, не хватало не только таких грехов, как тщеславие и похоть, но и гордости и жадности. И честолюбие было не присуще! Ему не хватало честолюбия! Вместо того чтобы стремиться к более высокому положению в Церкви, стать когда-нибудь аббатом, кардиналом или архиепископом, он довольствовался тем, что проводил свою жизнь в качестве ничтожного монаха.

Какая нелепая трата таланта! Пустая трата стольких преимуществ; остальные только мечтают быть такими же удачливыми, такими же благосклонными!

Эти крендельки, идеальные и вкусные, лучше, чем любые другие, которые можно было найти в других местах, можно было бы продать с выгодой! Деньги не бывают лишними, не так ли? Как мы, монахи, делали это с абрикосовым бренди, который мы перегоняли и разливали по бутылкам, как монахини делали это со своими пирожными с травяным мылом. Почему бы не продавать и крендельки?

И они точно будут продаваться, я точно это знал! Я слышал об этом из нескольких источников. Такие крендели могли бы даже сделать нам имя, нанести нас на карту, привести людей со всех миль вокруг, утвердить нас на путях паломничества! Наши ящики для пожертвований переполнились бы серебром! Местные лорды были бы щедры на покровительство! Мы были бы богаты! Мы были бы знамениты!

Но и на эти предложения брат Джехан ответил молчаливым покачиванием головы. Он был потрясен самой идеей получать деньги за кондитерские изделия для бедных и малоимущих.

Итак, идеальный благочестивый баловень аббата, настоятельницы и всех остальных по утрам в воскресенье специально приходил в пекарню, чтобы изготовить семь лотков с семью кренделями. Ни больше, ни меньше.

Которые затем, словно с единственной целью еще больше натереть мой зад, свободно раздавались маленьким грязным детям. Некоторые были из приюта, которых сестра Берта каждую неделю приводила на проповеди. Другие были крестьянскими отродьями и деревенскими оборванцами, которых заманивали перспективой теплого и свежеиспеченного лакомства. Из последних я был убежден, что более чем несколько человек забрали свои угощения и продали их на рынке, несчастные!

Рассказать об этом брату Джехану или аббату? Они отмахнулись бы от этого, как от ничего не значащего. Крендельки были подарком, наградой за посещаемость и хорошее поведение; что каждый ребенок решил потом с ними делать — его личное дело.

Безумие. Просто безумие. Видеть их, смотреть, как они бегут по дорожке, в потрепанной одежде и с грязными лицами, размахивая над головой идеальными золотыми кренделями... когда есть люди, готовые заплатить хорошие деньги...

Возможно, мои чувства были немилосердными. В конце концов, они были сиротами и урками, не имеющими ничего другого. Кто я такой, чтобы отказывать им в простом кренделе как единственном светлом пятне в их унылой и мрачной жизни? Я бы не вырвал эти проклятые крендельки из их грязных пальцев!

Я сохранил лишь убеждение, что мы упускаем редкую возможность, разбазариваем ценный ресурс. Даже если бы он выпекал всего десяток-другой каждый день, вместо того чтобы заниматься другими делами, мы бы все увидели пользу от этого.

Как получилось, что я один так думал? Во многих других аспектах нашей монастырской жизни вопросы рассматривались не только с церковной точки зрения, но и с практической. Если брат Райнхарт облегчал покаяние тем, кто сунул ему несколько монет... если брат Себастьян, путешествуя по сельской местности, торговал случайными "реликвиями" то тут, то там... что с того? Никто из нас не был совершенен.

Никто. Кроме брата Джехана.

Благочестивый, совершенный брат Джехан. Как же я ненавидел этого идеального ублюдка в черной рясе!

Хотя я знал, что это неправильно, что это мой собственный темный грех, моя ненависть к нему становилась все сильнее и сильнее с каждой неделей. Я начал проводить тайные расследования, надеясь раскопать какую-нибудь неприятную правду, какой-нибудь грязный секрет из его прошлого. Что-нибудь, что угодно, чтобы доказать, что он такой же слабый или неполноценный, как любой другой человек.

О, я, конечно, знал эту историю; мы все ее знали. Она передавалась из уст в уста, часто в тихих и даже благоговейных тонах, когда к нам присоединялись новички. Особенно среди монахинь и послушниц, как бы для того, чтобы еще больше отговорить пораженных... но толку от этого было мало. Если что и было, то это только усиливало их интерес, а собственные упреки брата Джехана еще больше усиливали его притягательность и таинственность.

Он утверждал, что ничего не помнит о случившемся, поскольку в то время был еще младенцем. Он знал только то, что ему рассказывали другие. Даже его собственные родители, тоже скромные и смиренные люди, не заходили так далеко, чтобы предполагать божественное вмешательство, чудеса или ангелов. "Фигура сияющего света" — это все, что они описывали, в тех редких случаях, когда они вообще говорили об этой истории.

Из этого получилась бы хорошая сказка... бедная крестьянская семья, внезапный ранний мороз, отправивший всех трудоспособных на поля в отчаянной спешке собирать жалкий урожай, оставив младшего одного в колыбели... Угли, вылетевшие из очага, быстро поглотили хижину, ребенок застонал от ужаса, отчаявшаяся мать бросилась в бушующее пламя... и тут из дыма и пламени появилась фигура, сияющая светом, с маленьким Джеханом, надежно заключенным в объятия. Ни один волос на его голове не обгорел, ни один волдырь не поразил его нежную кожу.

Любой другой мог бы извлечь из этого максимальную выгоду, такая слава, такая интересная легенда. Слухи распространились далеко и широко за пределы села. Соседи поспешили сослаться на Всевышнего; младенец, несомненно, был благословенным, избранным Богом! Он должен быть особенным, предназначенным для какого-то величия!