дарует жребий всего. Никого я доселе не знаю, кому недоставало бы меньше, чем ему. Что же? он изучил и то, что всего тоньше. Он рисует, как второй Апеллес. Ничего нет безупречнее, ничего чище, чем его рукою написанные страницы. Ваяет, как Пракситель, и в медицине он не невежда. Прибавь моральные свойства, что правят и руководствуют всеми прочими. Я знал в свое время многих, кто предан занятиям словесностью, и весьма богатых знаниями: но в них не было гражданских свойств и они не умели управляться ни с государственными, ни с домашними делами. Остолбенел Пальярези{7} и обвинил своего управителя в краже, когда тот донес, что свинья принесла одиннадцать поросят, ослица же родила лишь одного осленка; Гомицио{8}, миланец, почитал себя беременным и долго страшился родов, затем что жена на него взобралась, — однако оба они считались величайшими светочами права. А в других найдешь или спесь, или алчность; он же — весь великодушие. Вечно полон его дом достойными гостями. Никому он не враждебен, сирот опекает, больных утешает, бедным пособляет, вдов поддерживает, ни одного нуждающегося не покинет. Лицо его подобно сократовскому: всегда то же{9}. В невзгодах он являет твердый дух, от удач не заносится. Он знает всякие лукавства — не чтобы к ним прибегать, но чтобы их оберегаться. Гражданам он мил, чужестранцам любезен, никому не ненавистен, никому не тягостен{10}.

А почему человек столь великих добродетелей домогается такой безделицы, не знаю. Знаю только, что отказать ему было бы непозволительно. Пока был сиенцем, я питал к нему несравненную привязанность, и любовь моя не уменьшилась, хотя он теперь и далеко. Да и он, наделенный и прочими природными дарованьями, особо выделялся тем достоинством, что ничью любовь к нему не оставлял бесплодною. Потому его просьбы я почитаю невозможным отвергнуть.

Вот я и изложил приключение двух влюбленных, и без вымысла. Дело произошло в Сиене, когда жил там император Сигизмунд; был там и ты — и, если я слышал правду, предавался делам любви. Это город Венеры. Знающие тебя говорят, что силен был твой пыл, что никого не было задорней тебя. По их мнению, ни одно любовное дело не совершалось там без твоего ведома. Потому я прошу тебя прочесть эту историю и взглянуть, написал ли я правду: и не стыдись вспомнить, если что-нибудь в этом роде некогда приключилось с тобой: ты ведь был человеком. Кто никогда не чувствовал огня любви, тот или камень, или зверь. Не тайна, что и в жилы богов впадала пламенная искра{11}. Будь здоров.

Энеа Сильвио, поэт, императорский секретарь, шлет многочисленные приветствия Мариано Соццини, толкователю обоих прав и своему согражданину.

Ты просишь того, что мало приличествует моим летам, твоим же враждебно и противно. Пристало ли мне, почти сорокалетнему, писать о любви, а тебе, пятидесятилетнему — слушать? Это предмет, что услаждает юные души и требует нежных сердец. Но старики — столь же подходящие слушатели для любви, как юноши — для мудрости, и нет ничего безобразнее старости, которая бессильно домогается Венеры. Пусть ты и сыщешь кое-каких влюбившихся старцев, но влюбленной ни одной: и дамам, и девам презрительна старость. Привязывает женщину любовь лишь того, кто ей предстал в цветущих летах, если же ты слышал о чем-то ином, тут таится ложь. Я, конечно, знаю, что писать о делах любовных мне не пристало, уже миновавшему полдень и грядущему к вечеру; но столь же не к лицу мне о том писать, сколь тебе — о том просить.

Я должен тебя слушаться, а ты смотри сам, чего требуешь. Поскольку ты старше, то справедливее для меня подчиняться законам дружества: а если твое благоразумие не страшится их подорвать, давая поручение, то и мое недомыслие не побоится их преступить, являя послушание. Столько на мне твоих благодеяний, что я не могу ни в чем тебе отказать, пусть и примешается тут какой-нибудь позор. Итак, я уступлю твоей просьбе, повторенной уже десятикратно, и не стану больше отказывать в том, чего ты так шумно добиваешься. Однако я не буду, как ты настаиваешь, ничего выдумывать и не воспользуюсь поэтической трубой, раз уж можно поведать правду. Ведь кто столь бесчестен, чтобы стремиться ко лжи, если можно защитить себя истиной?

Так как ты часто бывал влюбленным и доныне не чужд огня, то хочешь, чтобы я соткал для тебя историю двух влюбленных. Распутство тебе быть стариком не дает{12}. Я послушаюсь твоего желания, заставлю зудеть эту седину хилого паха{13} и не стану прибегать к вымыслу при таком изобилии правды: ведь есть ли что более общее для всего земного круга, чем любовь? Какое государство, какой городишко, какая семья не имеют тому примеров? Кто тридцати лет от роду не совершил преступления ради любви? Сужу по самому себе, которого любовь ввергала в тысячу опасностей. Благодарю вышних, что тысячу раз избегал я устроенных засад, будучи счастливее звезды Марса{14}, которого, возлежащего с Венерою, Вулкан уловил железною сетью и на посмешище вывел прочим богам.

Однако чужих, не моих коснусь я любовей, чтобы, вороша старинного пламени пепел, не отыскать еще живую искру. Поведаю я о дивной любви, почти невероятной, которою двое влюбленных, чтобы не сказать исступленных{15}, пылали друг к другу. Не воспользуюсь старинными и забытыми примерами, но расскажу о пышущих факелах нашего времени. Не о троянских или вавилонских{16}, но о любовях нашего города услышишь, хотя из влюбленных один и был рожден под арктическим небом. Возможно, и отсюда удастся почерпнуть что-то полезное. Ведь хотя девушка, о которой пойдет речь, потеряв любовника, в стенаньях испустила скорбный и негодующий дух, но и он с тех пор не был причастен истинной радости. Это будет предостережение молодым, чтобы удерживались от таких безделиц. Пусть послушают девицы и, наученные сим случаем, посмотрят, чтобы после любовных приключений с юношами не устремляться к гибели. Юношей же наставит эта история не вступать в службу{17}, где больше желчи, чем меда, но, оставив разнузданность, что доводит людей до безумия, посвятить свои усилия добродетели, ибо она одна может осчастливить своего обладателя. А если кто не ведает из других источников, сколь много бедствий таится в любви, сможет узнать отсюда. Будь здоров и внимательно слушай историю, которую ты меня вынудил написать.

Город Сиена, твоя и моя родина, по прибытии цезаря Сигизмунда оказал ему великие почести, как всюду ведомо. Дворец был ему выстроен подле храма святой Марфы, на улице, ведущей к воротам Туфи. Когда Сигизмунд пришел сюда по завершении торжеств, то встретил четырех замужних женщин, знатностью, красотою, возрастом и убранством почти равных; каждый почел бы их не смертными, но богинями. Будь