миллионов оборотов большего светила тому назад (я, разумеется, не знаю, как вы подсчитываете время, и конце сообщения записал некоторые базовые данные о планете). Сперва имелось несколько видов, по мере их развития и конкуренции между собой осталось два, затем – уже в эпоху довольно продвинутой цивилизации, но до освоения космоса – один уничтожил другой, менее многочисленный. Это позорное пятно в нашей истории, но это правда. Расы вида-«победителя» постепенно слились, различия, в силу глобализации, почти полностью сгладились.

Ещё наши далёкие предки – принадлежавшие к виду-победителю, исторически развивашемуся там, где поглубже и похолоднее – отличались высоким интеллектом, практичностью и смекалкой. Декоративное производство, да и вообще всё, не несущее немедленной пользы, было не в чести. Это послужило одним из предлогов упомянутого изничтожения более южных и экзальтированных собратьев.

Относительно недавно, десять поколений назад, представителя вида «практиков», монго вида, назвавшегося «иеал», вышли в космос. Тому пять поколений – установили контроль надо всей биосферой, отчаявшись восстановить её в первозданном виде. Не сказать, чтобы это было просто: численность населения не превышала одного миллиарда иеал. Но для моей истории важно вот что: к этому моменту все серьёзные исследования в области искусствоведения, религии и истории застопорились. Несмотря на развитые технологии, попытки проникнуть в тайну смерти и разума тоже оставили – это считалось не практичным. Конечно, подобное косное, как я понимаю сейчас, мышление было свойственно не всем: попадались редкие энтузиасты, но их было ничтожно мало. Слишком мало, чтобы противостоять набиравшему силу течению Хазардистов, являвших собой нечто среднее между политической партией и идеологической сектой. После последнего космического полёта – достаточно дальнего, но в который раз не обнаружевшего ни следа жизни на иных планетах – хазардисты объявили, что провал миссии только подтверждает их догмы: жизнь, раз её нигде больше нет, это штука случайная, неважная, побочный продукт слепой эволюции. Сам разум, личность иеала, говорили они – иллюзия, самоподдерживаемая колонией клеток, а значит, для экономии ресурсов необходимо упразднить, а лучше – законодательно запретить все ненужные сферы деятельности.

Население восприняло реформы неоднозначно: одно дело практично мыслить, и другое – лишиться всего, что не относится к жизненно важным потребностям. Но вскоре учение распространилось и укрепилось. Отныне стоящими внимания считались лишь промышленность, пищевое производство да медицина. «Избавимся от сора пережитков и суеверий» – таков был лозунг эпохи.

По ходу рассказа Эуон выглядел всё более беспокойным: жабры трепетали активнее, короткие пальцы с атрофированными перепонками теребили подколотник.

– Впрочем, о последствиях принятой философии я расскажу позже, чтобы не перегружать вас впечатлениями за один раз. Очень надеюсь на ещё одну встречу.

Рассказчик изчез, а вместе с ним схлопнулся и зал – Пётр опять погрузился в темноту, а затем в привычный сон.

Проснулся он всё там же – в запасном медицинском модуле, за время его отключки ставшем вполне себе действующим. Голова болела сильнее прежнего – после такого-то.

Пётр протёр глаза.

За полупрозрачной перегородкой Син Мин через «айболита» – новенький хирургический манипулятор – пыталась отцепить что-то от его головы. Католик Мишель, сложив руки и уставившись в верхний угол, храбро молился за рьяного атеиста-инженера, рискуя нарваться на головомойку. Увидев, что тот пришёл в себя, он поспешно спрятал руки и изобразил горячий интерес к обивке стены.

– Михалыч, жив? – постучал в иллюминатор Иван.

Удивительно, но он дейсвительно был жив и даже невредим. Более того, голове вдруг стало намного легче. Космонавт только сейчас почувствовал, что он неё отлепилось что-то тяжёлое и холодное, вывернулся, чуть не вывернув палец на лету, из пут фиксаторов и обернулся. В изголовье койки повис давешний зонд.

Далее, конечно же, последовали бесчисленные анализы, томографии, УЗИ, бесконечные подробные расспросы – и, конечно же, ему не поверили. Допустили, что зонд был и впрямь искусственного происхождения, но все россказни об инопланетных посланиях списали на микро-черепномозговую травму, невыявленную интоксикацию, защитную реакцию паихики и чёрт ещё знает на что. Тут Петра осенило.

– Скажем Нине его проверить? Ей-то ничего не будет.

Коллеги растерянно переглянулись.

– А, ты же не знаешь. Нина того, – пробубнил Янис. – Отключилась ночью.

– Хм. Вроде никаких глюков не было. Ну что же. Надо будет починить или запросить нового. Бывает. Может, на неё плохо повлияла эта штука? Закоротило чего?

– Понимаешь, она это, того, ну, сама. – объяснил Иван.

– Что «сама»?

– Ну, отключилась сама. Перерезала себе, ну… плазменной горелкой и… извини, я сейчас. У меня это, аллергия на что-то…

Иван развернулся и, громко рассуждая то о срочных делах, то об аллергии, удалился.

Наконец Петра отпустили отдыхать, чем он с удовольствием поспользовался, забаррикадировавшись в личном модуле.

После смерти —«всего лишь отключения» – Нины отчего-то стало не по себе.

– Это была всего лишь сложная вычислительная программа! – сердито произнёс он вслух. Получилось как-то жалко и неуверенно.

Мордочка медведя, казалось, стала грустной и осуждающей.

Как всегда в неприятных ситуациях, Михайлович постарался выкинуть всё ненужное из головы и, раз поспать или отвлечься не удалось, погрузиться в рутину, в чём уже преуспели его товарищи.

Янис пропадал в обзорном куполе, выполняя какие-то замеры, суть коих так ни до кого и не дошла. В исследовательском корпусе – общем для всех во избежание клаустрофобии – француз ворковал над своей подопечной, которой грозила серьёзная опасность стать первой в истории буридановой мышью. Избалованная тварюшка быстро приучилась к жизни в невесомости и сейчас быстро-быстро перебирала лапками, чтобы через лабиринт добраться до увесистого куска тёмного шоколада: «невесомые» энергетические затраты принуждали мышь к усиленому питанию, и для экипажа привычной вещью стало отдавать наглому грызуну восьмую часть собственного пайка. Иван в соседней столовой, окончательно войдя в роль, разогревал себе икру (заморскую, баклажанную).

Казалось, все забыли о череде странных происшествий; периодические подозрительные взгляды Син Мин были единственным подверждением пережитого Петром.

Самому же пострадавшему увиденное не давало покоя. В нерешительности он вертел перед собой планшет с документами и чертежами,