физический голод, гости жаждали насыщения духовного.
Я поклонился.
— Истории, множество историй теснятся в моей памяти, толпясь и переругиваясь, в естественном желании вырваться наружу.
Небольшой смешок столами был мне ответом.
— Я мог бы рассказать историю Атомных Походов — первого и второго. Историю последовавшего за этим раздела секторов и не менее интересную историю столетий варварства. Историю процветания и всеобщего благоденствия в века, которые теперь принято называть «Золотыми». Историю Черного Мора и Реформаторства. Историю великого переселения в Нижние Сектора и чуть менее великого возвращения. Историю медленного возвышения Трех Семей и стремительного их падения. Еще я мог бы, вместе с вами, проникнуть своей памятью в самую глубь веков и поведать древнюю, как стены Мира историю его сотворения и Большого Исхода. Учитывая обстоятельства, я мог бы поведать легендарные истории любви: Меджнуна и Лили, Мео и Дульенты, Дина и Женсимины, Герасима и Мумаи. Но я не стану этого делать.
Недовольный гул прошелся столами.
— Вместо этого, я расскажу историю предательства, ибо любовь, красота, даже власть и богатство, как и сама жизнь — преходящи, человеческое же вероломство — вечно!
Или показалось, или глаза невесты блеснули.
Как и положено, я закончил на высокой ноте. Оторвавшись от струн гуслей, посмотрел на гостей. Устроитель вечера — досточтимый Клаус Бенаторе уже порядком поддал и слушал меня в пол уха, как и большинство присутствующих. Хотя, одни уши были более чем внимательны.
Нож у горла не самое приятное ощущение, особенно, когда холодный и когда острием. Сколько подобных касаний пережил мой несчастный кадык — не счесть, пора бы и привыкнуть, а поди ж ты. — Я помню тебя, сказитель, ты пел у нас в доме в ту самую ночь, когда моего отца… — голос дрогнул, нож тоже, я забеспокоился — от первого и от второго страдала в первую очередь моя шея. — Но как… как такое возможно! Столько лет, а ты не изменился. — Зато ты повзрослела, маленькая леди. — Не называй меня так! Я давно не маленькая и подавно не леди! — Как поживает твоя матушка? — Она умерла, сгнила заживо, выкачивая реакторную воду! — Мне жаль, — я почти не покривил душой. — Надеюсь, ты понимаешь, сказитель, я должна убить тебя! — Почему? — Иначе ты выдашь, расскажешь, кто я. Тогда весь план, годы ожидания и выпестованной мести — насмарку! — Но, если ты убьешь меня, кто расскажет твою историю? Историю возвращения благородной дочери и не менее благородной мести. Или желаешь остаться в памяти очередной умалишенной, в которой внезапно проснулась тяга к убийству? — Я не сумасшедшая! — Нет, но люди станут думать именно так. — Я расскажу, во имя чего я так поступила! — Когда, да и кому? Жениху, когда станешь перерезать ему горло? Или полупьяному папаше? Нож ушел. — Мы еще встретимся, сказитель! — Буду ждать, маленькая леди. Определенно, урожайное время на истории мести, сколько их было и сколько будет…
Перед тем, как уйти, я всегда захожу к Харону, во всяком случае, последние три раза — точно. Как и двадцать лет назад, Харон заведует лифтом, что соединяет жилые сектора с рубкой небожителей, хотя неба, как и многого другого, здесь нет. Да и кому оно нужно это небо, кто его помнит… кроме меня. Опускаю кругляшек обола в щель медной копилки. Харон серьезно кивает. Только тот, у кого есть обол может подняться к Верховным, сейчас, как и двадцать лет назад — это каста техников, возможно, в следующие двадцать лет что-то переменится. Оболы раздают они же, при предыдущем посещении, как бы выписывая пригласительный. По счастью, я запас их в достаточном количестве. Створки почти закрылись, но в последний момент, в лифт втискиваются два техника с россыпью нашивок на индиговых рукавах. Так и не разобрался в новых обозначениях, да и зачем. Судя по холодному оружию, что усеивало широкие пояса — от коротких метательных ножей, до мечей-гладиев, передо мной представители силовых структур. За собой техники втянули связанного парня. Грязная одежда разорвана, так что невозможно определить к какому цеху относится, лицо опухло от побоев. Хотя, что-то знакомое… я присмотрелся — Исио Курано — благородный мститель. Свершил ли он задуманное? Принесло ли это ему счастье? Радость? Удовлетворение? Когда-то я не терпел недосказанных историй, теперь, когда их накопилось превеликое множество, когда они начали повторяться по десятому, сотому разу, мне стало все равно. Тем более, что любая история, как и любая жизнь оканчивается один и тем же. И ты — Исио Курано — счастлив тем, что пережил своего обидчика, но так ли это важно в мерках тысячелетий. Умер враг от твоих рук, или от старости — все там будем, рано или поздно, я — немного, или много, как посмотреть, позже других. Техники с пленным умостились на скамью в дальнем конце лифта, я же подсел к Харону. — Ты как? — Нормально, — старик пожал худыми плечами. — Ноги уже не держат, и в висках стучит, особенно, когда наверх поднимаюсь, а так — нормально. У Эдда — старшего внука — сын родился, так что я теперь — прадедушка. Он смотрит на меня пытливым взглядом, ожидая реакции, и я киваю. — Правнук — это хорошо. — Эдда и думаю поставить вместо себя, парень смышленый, без дурости в голове, не то что нынешняя молодежь. Снова киваю. Следующий вопрос я должен задать, от меня ждут его. — Как… она? Харон отводит взгляд, в детстве у него были голубые радужки, как у меня, теперь — выцвели. Биологически мне пятьдесят два года, хозяин лифта лет на двадцать старше, но в наших отношениях прожитые года значимы менее всего. — Совсем плоха, старая уже, не узнает никого, даже меня — единственного сына. Вчера вот поела брюквенной похлебки… с аппетитом. Моя вторая жена — Марта ухаживает за ней. И снова не нахожу ничего лучше кивка. Харон гладит некогда полированную поверхность управления лифтом, жилистая кисть собирается в кулак, который через мгновение ударяет в стену. Встрепенулись техники, даже пленник. — Скажи, ну почему, почему ты нас тогда оставил! Ты знаешь, как она горевала, как ждала! — Я ничего ей не обещал… сын, — последнее слово далось не без труда. — А потом, почему не приходил потом, в прошлые разы, ведь она была еще не стара! — И
— … и ушли они побираться по секторам и весям,
Мать с малолетней дочуркой.
Да там и сгинули, и больше о них никто не слышал.
Убиенный же в утилизатор отправился,
А убийца в дом его переселился.
Да так там и живет поныне!
Нож у горла не самое приятное ощущение, особенно, когда холодный и когда острием. Сколько подобных касаний пережил мой несчастный кадык — не счесть, пора бы и привыкнуть, а поди ж ты. — Я помню тебя, сказитель, ты пел у нас в доме в ту самую ночь, когда моего отца… — голос дрогнул, нож тоже, я забеспокоился — от первого и от второго страдала в первую очередь моя шея. — Но как… как такое возможно! Столько лет, а ты не изменился. — Зато ты повзрослела, маленькая леди. — Не называй меня так! Я давно не маленькая и подавно не леди! — Как поживает твоя матушка? — Она умерла, сгнила заживо, выкачивая реакторную воду! — Мне жаль, — я почти не покривил душой. — Надеюсь, ты понимаешь, сказитель, я должна убить тебя! — Почему? — Иначе ты выдашь, расскажешь, кто я. Тогда весь план, годы ожидания и выпестованной мести — насмарку! — Но, если ты убьешь меня, кто расскажет твою историю? Историю возвращения благородной дочери и не менее благородной мести. Или желаешь остаться в памяти очередной умалишенной, в которой внезапно проснулась тяга к убийству? — Я не сумасшедшая! — Нет, но люди станут думать именно так. — Я расскажу, во имя чего я так поступила! — Когда, да и кому? Жениху, когда станешь перерезать ему горло? Или полупьяному папаше? Нож ушел. — Мы еще встретимся, сказитель! — Буду ждать, маленькая леди. Определенно, урожайное время на истории мести, сколько их было и сколько будет…
Перед тем, как уйти, я всегда захожу к Харону, во всяком случае, последние три раза — точно. Как и двадцать лет назад, Харон заведует лифтом, что соединяет жилые сектора с рубкой небожителей, хотя неба, как и многого другого, здесь нет. Да и кому оно нужно это небо, кто его помнит… кроме меня. Опускаю кругляшек обола в щель медной копилки. Харон серьезно кивает. Только тот, у кого есть обол может подняться к Верховным, сейчас, как и двадцать лет назад — это каста техников, возможно, в следующие двадцать лет что-то переменится. Оболы раздают они же, при предыдущем посещении, как бы выписывая пригласительный. По счастью, я запас их в достаточном количестве. Створки почти закрылись, но в последний момент, в лифт втискиваются два техника с россыпью нашивок на индиговых рукавах. Так и не разобрался в новых обозначениях, да и зачем. Судя по холодному оружию, что усеивало широкие пояса — от коротких метательных ножей, до мечей-гладиев, передо мной представители силовых структур. За собой техники втянули связанного парня. Грязная одежда разорвана, так что невозможно определить к какому цеху относится, лицо опухло от побоев. Хотя, что-то знакомое… я присмотрелся — Исио Курано — благородный мститель. Свершил ли он задуманное? Принесло ли это ему счастье? Радость? Удовлетворение? Когда-то я не терпел недосказанных историй, теперь, когда их накопилось превеликое множество, когда они начали повторяться по десятому, сотому разу, мне стало все равно. Тем более, что любая история, как и любая жизнь оканчивается один и тем же. И ты — Исио Курано — счастлив тем, что пережил своего обидчика, но так ли это важно в мерках тысячелетий. Умер враг от твоих рук, или от старости — все там будем, рано или поздно, я — немного, или много, как посмотреть, позже других. Техники с пленным умостились на скамью в дальнем конце лифта, я же подсел к Харону. — Ты как? — Нормально, — старик пожал худыми плечами. — Ноги уже не держат, и в висках стучит, особенно, когда наверх поднимаюсь, а так — нормально. У Эдда — старшего внука — сын родился, так что я теперь — прадедушка. Он смотрит на меня пытливым взглядом, ожидая реакции, и я киваю. — Правнук — это хорошо. — Эдда и думаю поставить вместо себя, парень смышленый, без дурости в голове, не то что нынешняя молодежь. Снова киваю. Следующий вопрос я должен задать, от меня ждут его. — Как… она? Харон отводит взгляд, в детстве у него были голубые радужки, как у меня, теперь — выцвели. Биологически мне пятьдесят два года, хозяин лифта лет на двадцать старше, но в наших отношениях прожитые года значимы менее всего. — Совсем плоха, старая уже, не узнает никого, даже меня — единственного сына. Вчера вот поела брюквенной похлебки… с аппетитом. Моя вторая жена — Марта ухаживает за ней. И снова не нахожу ничего лучше кивка. Харон гладит некогда полированную поверхность управления лифтом, жилистая кисть собирается в кулак, который через мгновение ударяет в стену. Встрепенулись техники, даже пленник. — Скажи, ну почему, почему ты нас тогда оставил! Ты знаешь, как она горевала, как ждала! — Я ничего ей не обещал… сын, — последнее слово далось не без труда. — А потом, почему не приходил потом, в прошлые разы, ведь она была еще не стара! — И