поездом.

Странно приезжать сюда, когда тебя никто не ждёт. Последний визит в столицу сопровождался вспышками камер и тяжёлым ожиданием скорой смерти. Сейчас же всё по-другому.

Выхожу из здания вокзала, ловлю такси и, заглядывая в экран телефона, называю адрес.

Роскошные стеклянные двери сами распахиваются передо мной, впуская внутрь небольшой галереи. Меня встречает холодный воздух вперемешку с легким запахом краски и денег. Да, определённо, именно так пахнут деньги.

Здесь шумно и много людей. Капитолийцы разные: раскрашенные и не очень, странные и пугающие, а иногда вполне обычные, разгуливают широкими коридорами, восторгаясь или беспощадно критикуя необычные полотна. Я окружена людьми, но совершенно одинока в этом странном месте.

— Любая картина — это замочная скважина, сквозь которую можно подглядеть душу художника, — произносит низкий бархатный голос за моей спиной.

Я оборачиваюсь и встречаюсь глазами с пожилым мужчиной. Выглядит он почти обычно, только синие волосы выдают место его рождения.

— А что Вы можете сказать? — спрашивает меня незнакомец, указывая на картину на стене.

— К сожалению, я плохо разбираюсь в искусстве, — стыдливо бурчу я. — А чьи это картины?

— А Вы не знаете? Вон он, автор и творец.

Он указывает рукой в дальний конец зала. Даже в приглушенном свете выставки я вижу, как он изменился. Пит возмужал. Его лицо потеряло мальчишескую мягкость, скулы стали четче, а подбородок — острее. Я не вижу его глаз, но они, наверняка, все такие же небесно-голубые.

Что-то странное происходит у меня в груди. Трепет, вроде лёгких ударов крыльев бабочки. Меня пугает это ощущение, потому что я не знаю, что оно означает.

Он увлечённо рассказывает что-то собравшимся вокруг него людям, компания восторженно смеётся, а парень равнодушно скользит взглядом сквозь толпу, пока не упирается взором в меня и не замирает с раскрытым ртом.

Дальше все происходит настолько стремительно, что я не успеваю даже придумать веский повод для появления в его обители.

Пит что-то шепчет одной из девушек и решительно идёт в мою сторону. Он пересекает зал и, не говоря ни слова, притягивает меня к себе, обнимая рукой за плечи, а затем, наклоняясь к уху, шипит:

— Какого черта, Эвердин? Зачем тебя сюда принесло?

Он продолжает улыбаться всем вокруг, быстро уводя меня к запасному выходу. Как только мы скрываемся от толпы, от его мнимого дружелюбия не остаётся и следа. Он грубо хватает меня за локоть и тащит к черному низкому автомобилю. Я не разбираюсь в машинах, но могу сказать, что это дорогой, очень дорогой автомобиль.

Мелларк открывает дверь и ждет, чтобы я забралась внутрь, затем захлопывает ее и идет на свою сторону.

Он выезжает из гаража, и мы едем молча в течение нескольких минут. Я гляжу на Пита через отделяющие нас друг от друга сантиметры. Выглядит он замечательно: во всем черном — брюки, рубашка, пиджак. Я никак не ожидала, что на нем будет дорогая одежда, что он будет за рулем дорогой машины, и что его светлые волосы будут так профессионально уложены назад.

Я ожидала, что он все еще будет выглядеть как Пит, как тот самый Мальчик с хлебом, которого я помню.

Я так устала от тишины, и меня распирает от любопытства, поэтому первое, что я говорю ему, с тех пор как он схватил меня, это:

— Куда мы едем?

Я надеюсь, что мой вопрос уничтожит неловкость, державшуюся до этого момента.

— МЫ не едем никуда, — резко говорит он. — А вот ТЫ едешь домой.

Он вытаскивает телефон из кармана и, управляя автомобилем одной рукой, подносит его к уху.

— Финник, ты дома? — я сижу, вжавшись в кресло, стараясь не подавать никаких признаков своего присутствия. Просто тихо слушаю.

— Эвердин решила удостоить Капитолий своим визитом.

— В таком смысле, что она у меня в машине.

— Нет, ты же знаешь, что сегодня я не могу. Забери её вещи, откуда она скажет, и посади на первый поезд до Двенадцатого.

— Всмысле они ходят не каждый день? Тогда прошу тебя, увези её подальше и проконтролируй, чтобы не высовывалась.

— Да, — повторяет он в трубку, и я могу лишь догадываться, о чем может идти речь. — Встретимся у парадной.

Машина несётся на огромной скорости, и огни Капитолия так и мелькают за окном. Пит сворачивает к громадному зданию и проезжает пост охраны. Лужайка перед домом вся заставлена машинами. Он втискивает свой чёрный автомобиль между деревом и чьим-то мотоциклом, а затем грубо вытаскивает меня за локоть.

— Может уже хватит меня тащить, — вырываюсь я, но, кажется, мои слова на него не действуют.

— Привет, Китнисс, — произносит Финник Одэйр, словно мы знакомы всю жизнь, а не видим друг друга впервые.

— Привет, Финник, — в тон ему отзываюсь я, хотя чувствую себя неуютно. Парень как-то чересчур открыт, на нем лишь домашние мягкие брюки, а загорелое тело украшает кожаный шнурок с висящим на нем то ли акульим зубом, то ли куском ракушки.

— Я, конечно, не из тех, кто подвергает сомнению обоснованность твоих поступков, — говорит Пит другу, — но, надеюсь, что в этот раз я могу положиться на тебя?

Он практически вручает меня в руки Победителя из Четвертого, открывает дверь автомобиля и вновь уезжает.

Ни здравствуйте, ни до свидания.

Кажется, это задание будет сложнее, чем предполагалось, если я даже разговор завязать с Питом не в состоянии.

Финник медленно поворачивает голову и окидывает меня оценивающим взглядом с головы до ног.

— Почему Мелларк считает тебя занозой в заднице?

Я могу лишь пожать плечами.

— Не имею представления. По крайней мере, раньше он так не считал.

Финник смеется.

— Выступаешь ли ты против мужчин с обнажённым торсом?

— Зависит от торса, — нахожусь я, и Победитель довольно кивает.

— У тебя есть раздражающие привычки?

— Нет, но судя по реакции нашего общего друга, я сама могу раздражать не меньше, чем самая худшая привычка.

— Ты готовишь?

— Только когда есть необходимость, — он это сейчас серьёзно?

— За собой убираешь?

— Наверное, лучше, чем ты, — говорю я, взглянув на его штаны, об которые кто-то недавно вытер руки или что-то