агрессивно-черных футболках и девушки с красивым ярким макияжем. Это пленило девочку, демонстрирую, что мир — не только подчинение взрослым, но и бушующая свобода. Наблюдая исподтишка за воспитателями, она поняла, что их не только не обязательно слушаться, но даже бояться не стоит. Здесь у детей была своя культура. Это дарило ей, запуганной и растерянной, пьянящее обещание светлого будущего.

Здесь у всех были клички. Кто и как их раздает, никто не знал, и девочка ходила под безликим определением «эта… с косичками». Две косички она действительно заплетала каждое утро. Увидела их однажды в фильме про волшебное путешествие и влюбилась. Ей, подобно главной героине, хотелось оказаться в волшебном мире, и она наделась таким образом привлечь удачу. Хотя мама и говорила, что с такой прической она больше похожа на Страшилу, чем на Дороти.

Ровесницы редко брали ее в свои игры. Слишком она казались им странной, хоть те и не понимали, почему. Девочка, не имеющая ни физических, ни психических отклонений, резко выделялась на фоне склеенного большинства. Но ее это не сильно печалило. Она любила незаметно устроиться где-то, подглядывая за другими и впитывая в себя ощущения и привычки этого места. Это было действительно интересно. Она уже знала, что старшие делятся на два клана, руководят которыми самые страшные домовцы — сизый Мавр и инфернальный Череп. Она замирала в благоговейном ужасе, когда видела кого-то из них в коридоре, но тайно мечтала, что когда-нибудь и сама будет ловить такое несмелое восхищение.

Прошло не так много времени, а девочка уже считала это место «своим». Стоял сентябрь, последние теплые дни. Старшие и преподаватели еще играли в волейбол. Все высыпали во внутренний двор. Девочка заметила, что туда не выходят по одиночке, только скопом. Она еще не знала, но это было связано с косыми взглядами жителей ближайших расчесок, неодобрительно следящими за воспитанниками. Этим взглядам и безмолвному, но явному осуждению можно было сопротивляться, только сбившись в могучие кучки и активно делая вид, что все прекрасно проводят время.

Она остановилась напротив самых выгодных сидений. Внимание ее привлекла красивая коляска Мавра. Девочка едва не открыла рот, видя огромный радужный зонт, развевающийся над лысоватой головой. Младшим не полагалось задерживаться перед вожаками, и девочка окаменела, когда поняла, что Мавр в упор смотрит на нее. Какое ее ждет наказание? Ей еще ни разу не оставляли красных следов порки, и она с благоговейным ужасом ждала, что же будет дальше. Мавр оценивающе смотрел на нее злыми свиными глазками, а потом сделал жест девушке из своей свиты. Та, взяв что-то из его кармана и, засеменила к девочке. Та застыла, как кролик перед удавом. У девушки были пшеничные волосы, такие густые, что напоминали шиньон. Она быстро сунула что-то в маленькую руку и так же, почти не глядя вперед, поспешила обратно. Девочка опустила взгляд и увидела, что ей дали массивную гайку, через отверстие которой проходил толстый черный шнурок.

Как только процессия Мавра отбыла, вокруг раздался смех и гомон, будто кто-то резко выкрутил ручку тумблера. Оказывается, за ними наблюдала добрая половина Дома.

— Гайка! Гайка! — раздавалось со всех сторон. Девочку мигом окружили младшие и начали тыкать пальцами, хохотать и подталкивать ее со всех сторон. Что их так возбудило, непонятно, но теперь «эта… с косичками» заимела кличку.

Гайка, в отличие от «этой… с косичками», невидимкой не была. И это ее сильно расстраивало. На «эту… с косичками» просто не обращали внимания, а Гайку отчего-то не любили. Очень высокая худая девочка вообще возненавидела. Каждый раз, когда группу младших отправляли дежурить в коридоре, Гайка непременно оказывалась лицом в грязном ведре. А самый здоровый из младших мальчишка регулярно наматывал ее волосы на кулак и с размаху бил о стену. Гайка рыдала, глотая горькую воду и унижение. Рыдала, растирая раздувшийся нос. Рыдала, не понимая, что делать. Если бы сейчас приехала сестра, то Гайка легла бы поперек порога, лишь бы та не уходила без нее. Но сестра, как на зло, не ехала. И Гайке пришлось выкручиваться самой.

В кабинете труда она стащила огромные портняжные ножницы. Такие больше, что подошли бы больше для садовых работ, чем для уроков домоводства. Из-за своей тупизны их лезвия больше рвали, чем стригли. Неровно откромсав одну косу, ту, на которой некогда был кислотный бантик, Гайка замерла перед зеркалом. На нее смотрела какая-то перепуганная химера, половина которой была ей знакома, а половина — нет. Чужая половина с темными огрызками волос выглядела не в пример смелее, и Гайка без колебаний продолжила остригать волосы. Она радовалась — теперь Спортсмену будет не так удобно впечатывать ее в стену.

Во время следующего дежурства Гайка особенно старательно мыла грязный пол первого этажа и даже по доброй воле захватила уличные ступеньки. И очень тщательно полоскала замусоленную тряпку в грязной воде. Когда воду можно было принять за чернила, Гайка пошла на второй этаж.

Габи перегнувшись через подоконник, старательно выглядывала кого-то в открытом окне. Валяющаяся под ее ногами щетка явно намекала, что к уборке она приступать не собирается. Гайка замедлила шаг, ощущая бешеное сердцебиение. Она предвкушала месть. Только бы не скрипнуть… Только бы никто не зашел… Только бы Габи не обернулась раньше времени…

Она планировала окатить Длинную с головы до ног, но та оказалась слишком длинной, а ведро слишком тяжелым. Поэтому грязная вода окатила только ее зад и длинные, как у цапли, ноги. Правда, склизкая тряпка смешно повисла на пояснице, делая Габи похожей на старушку, страдающую от радикулита. И этого оказалось достаточно, чтобы Габи заревела как раненый зверь и испуганно обернулась. Разглядев мелкую Гайку, страх в ее глазах перекинулся в животную ненависть, и она с победоносным криком бросилась на обидчицу. Ведро все еще было в руках Гайки, чем та не преминула воспользоваться. Само ведро, лишенное черной жижи, было легким, но в каждый удар вкладывалось столько гнева, что Габи быстро начала сдавать позиции. Она, продолжая голосить, поскользнулась и оказалась на полу. За гневом в ее голосе стали отчетливо прорываться отчаяние и страх.

Когда воспитательницы Афина и Мямля вбежали в комнату, им предстало зрелище распластанной на полу Габи и возвышающейся над ней Гайкой, в очередной раз замахивающейся для удара. Афине это напомнило миф о Геракле и немейском льве. Она первая пришла в себя и успела перехватить руку