что она шлюха, но и подумать не мог, что это лучшая женщина в мире — святая женщина. А потом как-то так случилось, что она постарела и стала совсем другой. И она стала лучшей женщиной в мире — святой женщиной. С женщинами так бывает: когда они перестают быть женщинами, когда страсти покидают их сердце и уже ничего не значат для них, тогда они становятся святыми. Так стало и с моей матерью Долорес Кабальеро.

    — В чём это выражалось? — спросил Игнасио Перес.

    — В чём выражалось? — алькальд отпил из фляжки. — Ну… это долгая история. Коротко говоря, она перестала просто жить и стала жить для других. Скверна страстей покинула её душу, и душа её воссияла светом доброты и человеколюбия. Аминь.

    — Она стала жить для других — это для вас, сеньор?

    — В первую очередь, — кивнул алькальд. — Но не только, иначе она не была бы святой женщиной, а осталась бы самой обычной, из тех, кого люди зовут хорошими матерями.

    Он усмехнулся.

    — Её нет в живых? — спросил Игнасио Перес.

    — Нет. Господь призвал её два года и восемь месяцев тому назад.

    — Но она жива в вашем сердце, — сказал Игнасио Перес.

    — Она жива в моём сердце. Святая Долорес, мать души моей, я молюсь ей иногда, чтобы замолвила за меня словечко перед богом. Многие годы я молил всевышнего, чтобы он позволил мне пережить мою мать. Чтобы не пришлось ей увидеть смерти единственного дитяти. Она не перенесла бы такого горя! И я молил бога, чтобы она не пережила меня. Чтобы она спокойно умерла на моих руках. И чтобы было кому на том свете замолвить обо мне словечко.

    — Тот парень, которого держат карабинеры, ни в чём не виноват, — сказал Игнасио Перес. — Он не убивал Матео Чиньеса, сеньор.

    Алькальд сделал глоток писко и внимательно заглянул в лицо Игнасио Переса.

    — Почём тебе знать? — сказал он. — Четверо свидетелей видели, как он, весь бледный, выходил из дома убитого как раз за полчаса до того, как Аманда нашла тело.

    — Этот парень ни в чём не виноват, сеньор, — повторил Игнасио Перес. — Мало ли зачем он мог приходить к Чиньесу. У того было много должников.

    — Но часом раньше у Чиньеса был его брат, и тот был жив и здоров.

    — Сильвестре Ибаньес ни в чём не виноват, сеньор, — сказал Игнасио Перес. — Это я убил Матео Чиньеса.

    — Повтори, — произнёс алькальд после минутного молчания. Взгляд его чёрных глаз упёрся в лицо собеседника.

    — Это я убил Хосе Матео Чиньеса, сеньор, — сказал Игнасио Перес.

    — Как ты это сделал?

    — Обыкновенно. Набросил удавку ему на шею. Я оставил её на вешалке. Вы нашли её?

    — Нашёл, — сказал Алькальд. — Почему ты убил его?

    — Я был ему должен.

    — Многие были ему должны. Но никто не пошёл его убивать.

    — Хосе Матео Чиньес был сволочью.

    — В мире много сволочей, и никто их не убивает, хорошо это или плохо.

    — Он… обесчестил мою сестру.

    Алькальд отпил из фляжки.

    — Ты уверен? — сказал он.

    — Я видел, как он приходил к ней и…

    — Нет, — перебил алькальд, — я спрашиваю, ты уверен, что это ты убил его?

    — Я убил его. Задушил верёвкой, на которой повесилась моя сестра.

    — У того парня, у Сильвестре, были полные карманы денег, когда его взяли. И два кольца, снятые с пальцев Хосе Чиньеса. Подумай…

    — Я убил его, потому что он был сволочью. Удавил верёвкой, на которой повесилась Эванхелина. А Сильвестре ни в чём не виноват, сеньор.

    — Его сегодня расстреляют, и никто ничего не узнает.

    — Я буду знать, — сказал Игнасио Перес. — Вы будете знать. Ваша мать святая Долорес будет знать — вы расскажете ей в вечерней молитве. Этот парень ни в чём не виноват. Как вы будете жить, зная, что отправили на смерть невинного?

    — Так же, как жил до сих пор, отправив на смерть десяток других невиновных. Я очень хороший алькальд, ещё ни один преступник не избежал наказания.

    — Вы боитесь признать, что взяли не того? Боитесь подмочить себе репутацию?

    — Я давно уже ничего не боюсь. У этого парня были полные карманы денег. И два перстня. Он снимал их с пальцев убитого, когда тот лежал у кровати, весь посиневший, с вывалившимся языком. Он снимал перстни с его пальцев, и пот стекал по его лбу и щекам. С перекошенным ртом он рылся в бумажнике убитого, а пот капал с его носа, и зубы его стучали от страха, что кто-нибудь войдёт и всё увидит, и тогда его обвинят в убийстве. А ведь так и должно было бы случиться, если бы господь чуть получше исполнял свои обязанности. Разве он не достоин смерти?

    — Господь? — спросил Игнасио Перес.

    — Не валяй дурака!

    — Может быть. Это не мне решать, сеньор.

    — Уверен, что ты оговариваешь себя. Не знаю, зачем… Впрочем, мне это и не важно. Плевать я хотел. Так что, парень, не пытайся помешать закону. Закон суров. Но это закон.

    — Когда я вошёл к нему, он дремал в своём кресле и по его подбородку текла слюна. Концы верёвки я намотал на кулаки, чтобы она не выскользнула. Подошёл к нему сзади…

    — Ладно, парень, надо идти. Паром уже на подходе.

    — Наверно, ему было очень страшно проснуться вдруг с верёвкой на горле и слышать, как набат смерти стучит в голове. Я шептал ему на ухо: «Эванхелина!» Мне пришлось хорошо постараться, чтобы удавить этого борова. У него была толстая шея, крепкие руки, и он очень хотел жить.

    — А ты? — алькальд снова хлебнул из фляжки. — Ты разве не хочешь жить?

    — Не больше, чем Сильвестре, я думаю, сеньор. Когда он перестал дёргаться и обмяк, я ещё некоторое время стягивал удавку, чтобы убить его наверняка. Уж очень толстая у него была шея, и он так хотел жить… будто бы и не был сволочью… Я бросил его у кровати и ушёл. А тот парень ни в чём не виноват.

    — У него были полные карманы денег и перстни. Ему всё равно светит каторга.

    — Но не расстрел?

    — Ещё не известно, что лучше.

    — Это я подбросил деньги и кольца Сильвестре.

    — Что?

    — Это я подбросил Сильвестре те кольца и деньги. Специально, чтобы подумали на него. Но теперь я раскаиваюсь, сеньор Домингес. Это я снимал их с толстых пальцев того борова, и с носа у меня капал пот. Потом я подбросил их Сильвестре, специально, чтобы навести подозрения на него.

    — Ну уж нет! — сказал алькальд. — Этого ты от меня не дождёшься. Идиот! Тебе так надоела жизнь?

    Игнасио Перес пожал плечами.

    — Без Эванхелины у меня никого больше нет. А у Сильвестре?

    — У тебя будет жена. Дети.

    — А у Сильвестре?

    — Дался тебе этот мозгляк!

    — Он ни в чём не виноват. Почему он должен умереть?

    — Деньги и перстни. Я расстреляю этого поганца с лёгким сердцем. Ведь если бы тебя взяли, эти деньги тоже повесили бы на тебя. А