сразу ко дну, тем более, что руки связаны… Он специально поставил меня впереди, чтобы тело затащило под паром, думал Игнасио Перес. Ничего, только бы не попали в голову, тогда всё, может быть, обойдётся… Но жалеть я не хочу, думал Игнасио Перес. Нет, я не хочу жалеть, о том, что сделал. Не стану жалеть о том, что во всём признался, и пусть Аурелио Домингес будет неправ. А в том, что убил эту сволочь я и в аду не раскаюсь.

    Альберто Мансека долго возился с затвором — всё никак не мог его отвести, мокрые пальцы раз за разом соскальзывали с рукояти. Наконец ему удалось дослать патрон. Он постоял немного, словно вспоминал, что надо делать дальше. Потом неуверенно зажмурил один глаз. Дрожащий палец его лёг на спусковой крючок…

    Но выстрелить он, кажется, не успел, да, наверняка не успел, потому что в этот момент что-то в пароме заскрежетало, загрохотало, зазвенело, двигатель захлебнулся, паром дёрнулся так, что большинство стоящих повалилось на мокрый от дождя пол. Загремел, падая с табуретов, гроб; из него показалась голова покойника, будто он удивлённо выглядывал из своего прибежища и хотел спросить, что случилось. Закричали женщины. Кто-то с шумом повалился в воду. С лязгом и льдистым гудением лопнула цепь, вдоль которой паром двигался от берега к берегу. Взметнулась поперёк реки полоса брызг, словно по воде хлестнула плеть разгневанного господа бога. Паром на мгновение замер, как будто раздумывая, как быть дальше. Но придумать он ничего так и не успел, потому что стремительное течение подхватило его, развернуло и понесло вниз — к водопаду Маракуан.