если он в конце концов раскается, то будут опять вопросы, что бы проверить, действительно ли он распаивается или все это просто так.

—  Ты ведь способный мальчик, Шмель, ты можешь учиться отлично, если захочешь, — сказала Вера Аркадьевна. — Тебе все дано: тысячи людей работают, чтобы ты мог учиться. А ты… Какой у вас сейчас урок?

—  Ботаника.

—  Вот видишь. Разве без знания ботаники можно стать хорошим агрономом или садоводом? А вдруг ты и сам станешь учителем ботаники?

—  Я?! — На лице Кости такое отвращение, что Вера Аркадьевна начинает сердиться.

—  Да, да, ты. Эта профессия ничуть не хуже других. Тебе уже пора подумать о своей будущей профессии. Ты ведь не маленький. Еще год, два, три… Время летит быстро. И я думаю… — Морщинистое лицо Веры Аркадьевны добреет. — Я думаю, что где-то уже строится ракета, на которой полетят в космос твои ровесники. Может быть, кто-нибудь из твоего класса. А может быть, и ты, а? Но нет. — Вера Аркадьевна с сожалением покачивает головой. — Тебя не возьмут на ракету. Полетят люди дисциплинированные и, прежде всего, обладающие прочными знаниями. Кстати, и знающие ботанику тоже.

Костя уныло смотрит на горниста. Ботаника, ракета… и опять ботаника. Вот если бы вдруг ожил и затрубил горнист на картине, было бы здорово! Вера Аркадьевна упадет в обморок и все забудет. Костя не хочет быть учителем ботаники. Он сам не знает, чего хочет. Просто еще не думал об этом.

—  Неужели тебе не хотелось бы слетать на Марс? — И Вера Аркадьевна смотрит на Костю так, словно пропуск на Марс у нее в кармане.

Горнист на картине оживает. Его розовое лицо и галстук наливаются светом. Он чуть шевельнул головой. «На Марс! — трубит он. — На Марс!» Костя широко открывает глаза. Снится, что ли? Да нет, просто солнце вышло из-за облака и осветило картину.

—  На Марс, Шмель, на Марс, а? — повторяет Вера Аркадьевна.

И тут Костю вдруг осеняет.

—  А знаете, Вера Аркадьевна, — говорит он, — мне один раз снилось. Я лечу… и кругом одни звезды! Я даже одеяло сбросил. Честное слово!

И Вера Аркадьевна верит. Она уже сорок лет работает в школе. Тысячи таких, как Костя, прошли через ее руки. Но по-прежнему ей всегда легче поверить хорошему, чем плохому.

—  Вот видишь, Костя, — говорит она, — ты ведь все понимаешь. Иди, извинись перед учителем. Иди и обещай, что это — последний раз.

Не столько в словах ее, сколько в голосе — доброта и мудрость старой женщины, которой гораздо приятнее похвалить или простить, чем наказать или выругать.

А Костя, собачий сын Костя Шмель, если не умом, то чутьем понимает это. Он опускает глаза, будто ему и в самом деле стыдно. Он переступает с ноги на ногу и чуть наклоняет голову, будто и вправду чувствует себя неловко.

—  Я обещаю, Вера Аркадьевна. — Он степенно идет к двери, оборачивается. — Спасибо, Вера Аркадьевна, — произносит Костя, вроде бы и некстати, а на самом деле так кстати, что Вера Аркадьевна только машет рукой и уже больше ничего не говорит.

Дверь открывается и закрывается. Сине-белая табличка остается за спиной. Звенит звонок.

Костя идет по скрипучему коридору, лихо печатая шаг. На лестнице он ложится животом на перила и мчится вниз, грохоча ботинками по мраморным ступеням.

Он вбегает в буфет, где уже выстроилась ребячья очередь.

—  Алё! Вы на Марс? — орет он. — Кто последний — я первый! Вчера занимал! — и с разбегу вклинивается в очередь.

Про антенну

Сегодня после уроков в класс прибежал Владик — наш вожатый из восьмого «Г». Он спортсмен и очень подвижный. Даже когда он стоит, то кажется, что все равно бегает. Вообще-то он — ничего, потому что никому не дает никаких поручений. Заглянет в дверь, спросит:

«Ну, как дела?»

Ему отвечают:

«Так себе».

«Хорошо!»

«Плохо».

А Владик скажет:

«Ну и молодцы. Жми дальше», — и опять убежит.

Но сегодня Владик убежал не сразу. Мы уже расходились, но Владик загородил дверь и сказал, чтобы мы остались.

Я спросил:

—  А зачем?

—  А затем, что вы не ведете никакой работы и мне из-за вас влетело.

—  А зачем вести работу?

—  Потому что вы пионеры.

—  А зачем мы пионеры?

—  Ты что, ненормальный? — сказал Владик.

А я снова сказал:

—  Зачем ненормальный?

Я уж знаю: если все время задавать один и тот же вопрос, то можно разозлить любого человека. Вообще-то Владик — ничего, но мне просто интересно, что я могу разозлить кого хочешь.

Владик, конечно, разозлился.

—  Тебя, Шмель, — сказал он, — сегодня опять выгнали из класса, можешь и сейчас уходить.

—  Могу? — спросил я.

—  Можешь!

—  А остаться могу?

—  Как хочешь.

—  А уйти тоже могу? — снова спросил я.

Тут Владик покраснел. Он сжал кулаки. И ребята перестали смеяться. Ну, и я замолчал.

—  Так, значит, ребята, — сказал Владик, — нужно чего-нибудь придумать. А то у вас пионерская работа отстает. Я, как вожатый, за вас отвечаю, а у меня и без вас дел хватает. Даже сегодня — соревнование. Давайте думать быстрее.

Ребята помолчали, помолчали, потом Алик Летицкий предложил:

—  Давайте бумагу собирать.

—  Нет, лучше железо, — сказал Мишка Летицкий.

Алик и Мишка — близнецы. Они просто терпеть не могут, что похожи друг на друга. Им надоело, что их все время путают. Поэтому они всегда спорят и даже в школу ходят по разным улицам.

Владик обрадовался:

—  Очень хорошо. Давайте — бумагу. Знаете, сколько из нее тетрадей можно сделать?

—  Лучше железо. Бумагу уже собирали, — возразил Мишка.

—  Железо тоже хорошо, — согласился Владик. — Стране очень нужно железо. Вот… А у меня сегодня соревнование. Давайте решать быстрее. Все равно собирать чего-нибудь нужно.

—  А ты лучше помолчи, — повернулся Мишка к Алику. — Железо тоже собирали.

—  Не стоит спорить, ребята, — сказал Владик. Он все время бегал вдоль доски и поглядывал на часы. — Какая разница, чего собирать? Пускай половина собирает бумагу, половина — железо. А потом подведем итоги. Договорились?

Я сидел и думал: ничего мы не договорились. Мне-то все равно: хоть железо, хоть бумагу, хоть Исаакиевский собор. Конечно, потом ребята будут говорить, что я не активный. А учителя говорят, что я даже слишком активный. Тут не разберешь. Если все пойдут — и я пойду. А не пойдут — и я не пойду. Или можно еще так: все пойдут, а я — нет. Или так: все — нет, а я пойду.

В общем, пока я думал, встал Борька Таланов.

—  Знаешь, Владик, — сказал Борька, — а может, лучше сделать антенну?

—  Какую антенну?

—  Такую… Телевизионную, направленную. Чтобы можно было принимать разные города. Москву, например, или Киев…

—  И Африку? — спросила Вика