поставил «Бамбино». Зинаида мне говорит:

—  Костя, тебе не надоело?

—  А тебе?

—  Мне надоело!

—  А мне нет.

—  Мне мешает,

—  Почему мешает? — спросил я. — Ты же чертишь, а не поешь.

—  Я тебе сейчас объясню, — говорит Зинаида. — Подойди поближе.

Я, конечно, не подошел. Но «Бамбино» поставил еще раз и говорю:

—  Попробуй тронь. Я тебе весь чертеж тушью залью — и тебя из института выгонят.

Зинаида подняла голову, посмотрела на меня сквозь свои очки.

—  До чего же ты вредный, Костя! Неужели ты сам не видишь, какой вредный?

Я говорю:

—  У меня очков нет, вот и не вижу. Дай твои поносить.

В это время пластинка кончилась, и я завел ее снова.

—  Ты пользуешься тем, что мама в отъезде, — говорит Зинаида. — И еще ты пользуешься тем, что тебя бить жалко, потому что ты маленький.

А я отвечаю:

—  Это мне тебя жалко.

С Зинаидой я всегда спорю, потому что она меня все время воспитывает. Я вообще люблю спорить. Папа говорит, будто внутри меня сидит невидимка. И будто когда у меня получается что-нибудь хорошее, то это я сам делаю, а когда спорю или дразнюсь, то это — невидимка. Папа говорит, что раньше невидимка был сильнее меня, а теперь у нас силы примерно равные.

Но с Зинаидой я и без невидимки справлюсь одним пальцем.

—  Неужели у тебя совсем совести нет? — говорит Зинаида. — Вот хоть настолько, — и показывает ноготь.

А я отвечаю:

—  «В лесу родилась елочка…»

Это очень просто: если хочешь разозлить человека, нужно отвечать совсем не то, что он спрашивает. Например, тебе говорят: «Ножик есть?» А ты отвечаешь: «Спасибо, я уже пообедал». Или: «Куда идешь?» А ты: «Ага, у кита хвост большой».

Зинаида увидела, что от меня не отделаться, и говорит:

—  Ладно, я тебе тридцать копеек дам. Сходи в кино.

—  Дай пятьдесят — тогда пойду.

—  Вымогатель, — говорит Зинаида.

И тут вдруг я обиделся: я всегда обижаюсь, если меня хвалят или обзывают. Наверное, я все-таки гордый.

—  Раз так, — говорю, — раз вымогатель, то я бесплатно уйду.

Снял «Бамбино», выключил приемник, надел пальто и пошел к двери. Зинаиду сразу совесть заела. Идет сзади и сует мне полтинник.

—  Возьми, не ломайся.

Но я с ней даже разговаривать не стал. Захлопнул дверь и спускаюсь по лестнице. Прошел третий этаж. Иду, и мне приятно, что я такой принципиальный.

На втором этаже постоял немного.

На первом — тоже ничего.

Но только на улицу вышел — до того мне в кино захотелось! Даже в горле зачесалось! Пошарил в карманах — четыре копейки. Что же мне, перед Зинаидой унижаться! Этого еще не хватало! Просто взял и позвонил из автомата, тут же, в парадной.

—  Ладно, — говорю, — брось полтинник в форточку. И учти — это в долг. Пока мама приедет.

Зинаида завернула полтинник в бумажку и выбросила в форточку. А я его поймал одной рукой, левой.

Но в кино я так и не пошел, потому что встретил эту пенсионерку. И пришлось мне идти в школу на целый час раньше. Знал бы — на улицу не выходил, потому что этот час получился не очень веселый.

Сначала я заглянул в пионерскую комнату. Там была только Лина Львовна — наша старшая пионервожатая. Я просунул голову в дверь и жду, пока она заметит. Терпеть не могу лезть, если меня не зовут. А зайти мне очень хотелось. Лина Львовна нравится мне больше всех, потому что она красивая. Даже красивее тех пионервожатых, которые в кино. Там ведь их специально гримируют, а здесь — настоящая. У нее все красивое: и кофточка, и лакированный поясок, и маленькие золотые часы. Мне-то, конечно, на все это чихать, а вот ребята из девятого класса ходят вокруг нее и подмигивают друг другу, как ненормальные.

Лина Львовна меня сразу заметила:

—  Костя, заходи.

—  А зачем заходить? — говорю я. — Разве обязательно?

—  Обязательно. Я как раз про ваш класс думала.

—  Про наш, Лина Львовна, ничего хорошего не придумаешь. Мы неорганизованные. Работы не ведем… И вообще мы хуже всех. А еще хуже всех — я.

Лина Львовна засмеялась:

—  Ладно, Костя, не кокетничай. Ведь ты говоришь про себя — «хуже всех», а сам, наверное, думаешь — «лучше всех». Верно?

Я говорю:

—  Лина Львовна, но ведь вы тоже про себя не думаете, что вы хуже всех.

—  Нет, конечно.

—  Тогда почему мне нельзя так думать?

—  Но ты говоришь.

—  А разве на самом деле я хуже всех?

—  Нет, конечно.

—  Значит, я правильно думаю, что лучше всех?

—  Кого всех?

—  Кто хуже меня. Ведь если, Лина Львовна, взять кого-нибудь лучше всех, то все остальные будут хуже. А если взять кого-нибудь хуже всех, то все остальные будут лучше. Получается, что все лучше кого-то и все хуже кого-то. А лучше всех быть нельзя, потому что тогда нужно быть лучше самого себя. И хуже всех быть нельзя по той же причине. Вот и получается, Лина Львовна…

Я еще долго рассказывал Лине Львовне про лучше и хуже. Это я не сам придумал, а прочитал в одной книжке. Но Лина Львовна не знала, что я не сам придумал. Она смотрела на меня, и от смеха у нее дрожали губы. А мне нравилось, что ей хочется смеяться, хоть она и сдерживалась изо всех сил. Ведь она — старшая пионервожатая и должна нас воспитывать. А она совсем никого не воспитывает. За это у нас ее все ребята любят.

Наконец Лина Львовна не выдержала и засмеялась громко.

Вот тут мы с ней и попались.

Открылась дверь, и вошла Елизавета Максимовна.

Лина Львовна сразу перестала смеяться. А я замолчал.

—  Ну и что?

Я молчал. Чего тут отвечать? Я снова думал об «Уленшпигеле». Там, если человек не сознается, что он колдун, его замучают до смерти. А если сознается, то сожгут за то, что колдун. Какая же разница! И я решил молчать. Только мне жалко было Лину Львовну. Она открыла альбом и уже, наверное, десять минут смотрела на одну фотографию.

—  Так что же, Шмель?

Я молчал.

—  Ты будешь отвечать?

А я молчал.

—  Да-а… — сказала Елизавета Максимовна. — И это сын полярника…

И тут мне так захотелось ответить, что даже мурашки по спине забегали. Но я промолчал. Только руки из карманов вынул.

—  Да-да, — обрадовалась Елизавета Максимовна. — Сын полярника. Героя. Отважного человека. На него смотрит весь мир. А кто смотрит на тебя, Константин Шмель? Что ты сделал полезного? Отец дрейфует на льдине, терпит лишения и голод, а сын…

Больше выдержать я не мог. Мой отец плавает на СП, а не она! Он мой отец, а не ее!

—  Никаких лишений у них нет! — сказал я. — Им на самолетах цветы возят и шоколад. И даже елки к Новому году. И льдина у них толстая, как… как дом. Они получше всех живут!

Я говорил и уже никак не мог остановиться. Расписывал, какая у них прекрасная жизнь. Что они просто объедаются