Дозорная ветка. Стихи и переводы (Янка Купала) Страница 3 - Litvek

Все рыбаки пришли пустые,

и лишь у Васи-дурачка

угри, как змеи золотые,

ползут из мокрого мешка.

Наивно спрашиваю: — Где? —

А он над синею водою,

клонясь к закату головою,

пустил слюну по бороде.

Так вот каков король угрей,

прославленный в лесном народе.

Все дальше Вася от людей,

все ближе он к родной природе…

Дитя лесов, болот, полян,

когда страна дышала трудно,

он был связным у партизан,

и глянул на него Иуда.

На все село связной кричал,

от боли клялся и божился

и ничего не рассказал,

но детский разум помутился.

— Не знаю, — шепчет он с тех пор.

— Не знаю, — роща повторяет.

И самый лютый рыбнадзор

его сетей не проверяет…

Насторожило карканье ворон.

Задела нерв сосновая иголка.

И в тот же миг я понял — это он,

хотя впервые в жизни встретил волка.

Он пил из лужи, и рябая дрожь

шла по воде, заляпанной листвою.

На всякий случай я нащупал нож.

Волк посмотрел в мои глаза с тоскою

и побежал. Его худая тень

без суеты — легко и обреченно —

пересекла пустую лесостепь,

и тишина вздохнула облегченно.

Но что-то было у него в зрачках,

какой-то смысл безмолвного прощанья,

какой-то светлый неподвижный страх

и просто право на существованье.

Случись охотник на моем пути,

без колебаний укажу рукою

куда-нибудь в орешник за рекою,

чтоб волк успел оврагами уйти.

В пустой долине бродят миражи.

Блестит река, двоится белый бакен.

Лес изнемог от пыли и жары.

И вдруг в листве — рябина, словно факел…

Не представляю леса без рябины,

как Могилевской юности своей

не представляю без воскресных дней!

Я формовал тяжелые станины.

Графитной пылью семь часов дышал

и черную выплевывал мокроту

на белизну снегов… Зато встречал,

как день рожденья, каждую субботу.

Любил проснуться утром в воскресенье

и глазом цифру красную поймать!

А настоящий личный день рожденья

не отмечал. Зачем их отмечать?

На кухне мать нарядная хлопочет.

Шумят друзья. А во главе стола,—

да я в те дни сгорел бы от стыда! —

румяный юноша. За что такая почесть?

За то, что он увидел белый свет?

Ведь никакой другой заслуги нет.

А может быть, в душе живет обида?

Опять на взгорке вспыхнула рябина…

Бессонница. Горят Стожары.

Безмолвный лес черней земли,

как будто жуткие пожары

по Могилевщине прошли.

Как сладко спать на сеновале

в грозу, под грустный шум дождя,

в конце июля, нет, в начале

любви, удачи, бытия!

Но совесть в юности сурова.

Она проснется раньше всех

и глянет оком рыбнадзора

та твой сомнительный успех.

Переберет весь день вчерашний,

обдаст прошедшею грозой,

так лист осенний, лист опавший

взлетает с треском над землей.

А может, просто у вокзала

в пустой дрожащей полутьме

всю жизнь свою пересказала

чужая женщина тебе…

Ярко горели сухие дрова.

Весело в небе свистела флюгарка.

Долго смотрела на пламя вдова,

в юности прачка, а после кухарка.

Медленно думала что-то свое,

давнее что-то в золе ворошила.

Честно работала, верно любила,

чисто стирала чужое белье.

Сполох стоял над спокойным лицом —

алые угли к огню подгребала,

молча движения тень повторяла.

Думал и я в эту ночь о своем…

Люблю протяжный стон гусей,

березы желтое отрепье

и поздней осени твоей

угрюмое великолепье!

Люблю, когда прозрачный лед

звенит, расколотый о сваи,

и с крыльев золото течет

на деревянные сараи.

А ночью ветер ледяной

солому кружит во вселенной.

И не поймешь, где звук живой,

где только отзвук незабвенный.

В такую ночь уже нельзя

всю душу выболтать растеньям.

Надежды, женщины, друзья —

все подвергается сомненьям.

Но ты — моя святая дрожь!

Где шум лесов, где вздох народа?

Где слезы матери, где дождь?

Где Родина, а где природа?

Плакучая, в лучах заката —

береза у военкомата!

В наш городок пришла весна,

а на стволе сыром и сером

опять слезятся имена,

оставленные в сорок первом.

Как будто бы за всех родных,

за всех, отчаянно любимых,

она оплакивает их —

бессмертных, но невозвратимых.

Вся в именах! И слава богу,

что на коре местечка нет

для тех, кто в девятнадцать лет

здесь собирается в дорогу.

Год 52-й

играет на трубе.

Поет над головой

в сиротской синеве.

Стена и двор пустой.

Мелькнул осенний лист.

В окне трубит отбой

детдомовский горнист.

Так журавли трубят,

когда в последний раз

внизу дубы горчат

и бредит желтый вяз.

И мы летим во сне.

Мой волк

Рябина

«Бессонница. Горят Стожары…»

Вдова

Родине

Береза у военкомата

«Год 52-й…»