стоит.
Иди, любимая.
То, что мы ляжем здесь,
станет перегородкой —: Ему
тогда достанет себя самого, вдвойне.
Позволь ему, он
станет цел из половины
и сноважды половины. Мы,
мы постель в ливне, да
придёт он и насухо нас переложит.
. . . . . . . . . . . .
Он не придёт и насухо нас не переложит.
Le Menhir{13}
Растущая
серость камня.
Серый, без-
глазый, ты, каменный взгляд, с тобой к нам
вышла земля в человеческом образе
на дорогах тёмно- и белопустынных,
вечером, перед
тобой, расщелина неба.
Отвергнутое, свезённое погрузилось
за сердечную спину. Морская
мельница стала молоть.
Светлокрылая, ты висела, утром,
между дроком и камнем,
малая пяденица{14}.
Черны, цвета
филактерий{15}, таковы были вы,
вы, вторящие
молитве стручки{16}.
* * *
Что случилось? Камень из глыбы.
Кто проснулся? Я и ты.
Речь и речь. Со-звёзды. При-земли.
Нищи. Открыты. Родны.
И куда ушло? В недозвучие.
С камнем и нами ушло двумя.
Сердце и сердце. Тяжко везучие.
Тяжелее став. Легче живя.
Слог Боль
Легло в Твою руку:
некое Ты, бессмертное,
на котором пришло в себя целое Я. Вокруг
плыли бессловесные голоса, пустые формы, всё
вступило в них, перемешалось
и отслоилось от смеси
и снова
смешалось.
И числа были
вотканы в
бесчисленность. Одно и тысяча и
то, что шло перед и после,
были больше себя, меньше, вы-
зревшее и
за- и рас —
колдованное, превращённое в
пускающее ростки Никогда.
То, что было забыто, хваталось
за то, что нужно забыть, части земли, части сердца
плыли,
тонули и плыли. У Колумба
без —
временник в глазу, мать —
цветок,
он убил мачту и парус. Всё уходило в путь,
свободное,
тянулось к открытиям,
роза ветров отцветала, лепестки
опадали, мировой океан
цвёл гроздьями, появлялся на свет, в чёрном свете
росчерков диких штурвалов. В гробах,
урнах, канопах{17}
проснулись детки
Яшма, Агат, Аметист — народы,
роды и племена{18}, слепое
Д а б у д е т
связалось в
змееголовые свобод —
снасти —: в
узел
(и пере- и противо- и много- и дважды- и ты-
сячеузел), которым
приплод хищных звёзд
с глазами мясопустных ночей считал в бездне
бук-, бук-, бук —
вы, вы.
Из книги Atemwende Поворот дыхания
* * *
Ты можешь меня, не стесняясь,
угощать снегом:
сколько раз я, плечом к плечу,
шагал с тутовым деревом через лето,
столько раз кричал его самый юный
листок.
* * *
Разъедена тем, что не снилось,
страна хлеба, исхоженная без сна, насыпает
гору-жизнь.
Из её крошек
ты заново лепишь нам имена,
которые я — на каждом
пальце глаз,
похожий на твой —
ощупываю
в поиске места, сквозь которое смог бы
дополуночничать до тебя,
яркая
голод-свеча во рту.
* * *
В реках на север от будущего
я закидываю сеть, а ты её,
мешкая, наполняешь
тенью, которую написали
камни.
* * *
Твой бодливый от бдения сон.
С двенадцать раз винто-
образно в его
рог врезанным
следом от слова.
Последний удар, наносимый рогом.
В от —
весной, узкой
расщелине дня вверх
на баграх идёт переправа:
она — проводник
тому, что прочитано раной.
* * *
Вытравлено твоей
речи лучевым ветром
пёстрое пустословие на-
житков — сто-
языкий само-
стих, исстих.
Вы —
момина — просверлен,
свободен
путь между человеко-
подобными
кающимися снегами{19}, к
гостеприимным
ледниковым столам{20} и пещерам.
Глубоко
во времени трещине,
рядом
с сотами льда
ждёт, кристалл дыхания,
твоё непреложное
свидетельство.
* * *
Годный для пения остаток — очертания
того, кто сквозь
серповидные письмена пробился беззвучно,
в стороне, на снежном месте.
Вихрится
под бровями —
кометами
толща взгляда, к
ней устремляется сердце, спутник,
затемнённый и крохотный,
с вовне
уловленной искрой.
— Без права голоса, сообщи, губа,
о том, что нечто ещё происходит
неподалёку.
* * *
Под кожу рук мне вшито:
руками утешенное,
твоё имя.
Когда я замешиваю комок
воздуха, нашу пищу,
его заквашивает
слабое тление букв из
безумно-раскрытой
пóры.
* * *
Глория{21} пепла позади
твоих сотрясённо-сплетённых
рук у развилки на три стороны.
Понтийское Однажды: здесь,
капля,
на
утонувшей лопасти от весла,
глубоко
в окаменевшей присяге,