- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (5) »
(Перевод А. Апухтина)
Есть в «Ямбах» и точные зарисовки тюремного быта, и трагичнейшие переживания человека в ожидании скорой казни (как, например, в последнем стихотворении цикла):
Есть в стихах Шенье и минутная слабость, сомнения в правильности избранного поэтом крестного пути, но одновременно — вера в грядущее торжество справедливости, которое будет достигнуто, в частности, и благодаря неумирающему поэтическому слову. Робеспьер пал 27 июля 1794 года. Шенье был казнен за два дня до этого, 25 июля, в пору последних пароксизмов якобинского террора, особенно бессмысленных и беспощадных. Изданы стихи Шенье были лишь в 1819 году. Весной 1825 года Пушкин написал в Михайловском свою знаменитую элегию «Андрей Шенье». Стихотворение это вызывало споры. В нем нередко старались увидеть прежде всего автобиографические мотивы: сидящий в темнице поэт в ожидании неизбежной казни сопоставлялся с опальным поэтом, который живет под надзором полиции в своем имении, принимает гостей, посещает соседей — Осиповых и Вульфов, — ухаживает за Анной Петровной Керн… Различие очевидное, кричащее. Пушкин не сравнивал себя с Шенье, он создал произведение, полное исторических обобщений (где доминирует тема поэта и власти), но о конкретном поэте и о конкретной ситуации. Эта элегия — о трагедии большого поэта, радостно встретившего революционные перемены (что отразилось в 44 стихах пушкинской элегии, которые, как известно, не были пропущены цензурой) и павшего жертвой политического экстремизма. Пушкин вкладывает в уста Шенье яркие слова обличения недавних революционеров, узурпировавших власть — как бы в интересах народа, — но обернувших ее против отдельных граждан, в своей совокупности этот народ и составляющих:
В пору народных смут и возмущений поэт может, конечно, и промолчать. Но большой, подлинный поэт именно на этих крутых поворотах истории и становится гражданином. Его выбор редко бывает верен, ибо в обстановке кровавой гражданской войны любой выбор оказывается наихудшим, и в этом состоит трагедия поэта и трагедия его эпохи. И тогда поэт погибает. Так произошло с Андре Шенье. Так написал об этом Пушкин в своей элегии. Уроки истории и уроки поэзии.
А. Д. Михайлов
Кому ты, Пантеон, распахиваешь своды И раскрываешь купола? Что так слезлив Давид, кому несет в угоду Кисть, что божественной слыла? О небо! О судьба! Поверить ли фортуне? О гроб, залитый морем слез! А как небось Барер стенает на трибуне — Аж пафос в клочья, на износ! Ну, шуму по стране! Набат, сердца пылают, Негодованье души жжет. Вот якобинцы им рыданья посылают. Бриссо, который не солжет, Твердит, что углядел, как в смраде испарений Свернулся пеленою мрак: Клубилась кровь и слизь каких-то испражнений, Рожденных мерзостью клоак. А это к праотцам зловещей, грязной тенью Душа Марата отбыла… Да, женская рука и впрямь во дни цветенья Такую жизнь оборвала! Доволен Кальвадос. Но эшафот в накладе: Петле за сталью не поспеть. Кинжал и Пелетье успел туда ж спровадить… С Маратом есть о чем жалеть: Он, как никто, любил чужую кровь, страданья. Скажи «подлец» — в ответ кричат «Бурдон!» и «Лакруа!»… Достойные созданья… Но первым все же был Марат. Да он и был рожден под виселичной сенью, Петли надежда и оплот. Утешься, эшафот. Ты — Франции спасенье. Тебе Гора вот-вот пришлет Героев на подбор — шеренгой многоликой: Лежандр (его кумир — Катон), Заносчивый Колло — колодников владыка, За ними Робеспьер, Дантон, Тюрьо, потом Шабо — переберешь все святцы: Коммуна, суд и трибунал. Да кто их перечтет? Тебе б до них добраться… Ты б поименно их узнал. С отходной сим святым, достойным сожалений, Пришел бы Анахарсис Кло, А может, Кабанис, другой такой же гений — Хотя б Грувель, не то Лакло. Ну, а по мне, пускай надгробные тирады Произнесет добряк Гарат. Но после ты их всех низвергни в темень ада — Долизывать Марату зад. Да будет им земля легка в могильном мраке, Под сенью гробовой доски: Глядишь, тогда скорей отроют их собаки — Растащат трупы на куски!
Гражданин Архилох
Есть в «Ямбах» и точные зарисовки тюремного быта, и трагичнейшие переживания человека в ожидании скорой казни (как, например, в последнем стихотворении цикла):
Погас последний луч, пора заснуть зефиру.
Прекрасный день вот-вот умрет.
Присев на эшафот, настраиваю лиру.
Наверно, скоро мой черед.
Есть в стихах Шенье и минутная слабость, сомнения в правильности избранного поэтом крестного пути, но одновременно — вера в грядущее торжество справедливости, которое будет достигнуто, в частности, и благодаря неумирающему поэтическому слову. Робеспьер пал 27 июля 1794 года. Шенье был казнен за два дня до этого, 25 июля, в пору последних пароксизмов якобинского террора, особенно бессмысленных и беспощадных. Изданы стихи Шенье были лишь в 1819 году. Весной 1825 года Пушкин написал в Михайловском свою знаменитую элегию «Андрей Шенье». Стихотворение это вызывало споры. В нем нередко старались увидеть прежде всего автобиографические мотивы: сидящий в темнице поэт в ожидании неизбежной казни сопоставлялся с опальным поэтом, который живет под надзором полиции в своем имении, принимает гостей, посещает соседей — Осиповых и Вульфов, — ухаживает за Анной Петровной Керн… Различие очевидное, кричащее. Пушкин не сравнивал себя с Шенье, он создал произведение, полное исторических обобщений (где доминирует тема поэта и власти), но о конкретном поэте и о конкретной ситуации. Эта элегия — о трагедии большого поэта, радостно встретившего революционные перемены (что отразилось в 44 стихах пушкинской элегии, которые, как известно, не были пропущены цензурой) и павшего жертвой политического экстремизма. Пушкин вкладывает в уста Шенье яркие слова обличения недавних революционеров, узурпировавших власть — как бы в интересах народа, — но обернувших ее против отдельных граждан, в своей совокупности этот народ и составляющих:
Умолкни, ропот малодушный!
Гордись и радуйся, поэт:
Ты не поник главой послушной
Перед позором наших лет;
Ты презрел мощного злодея;
Твой светоч, грозно пламенея,
Жестоким блеском озарил
Совет правителей бесславных;
Твой бич настигнул их, казнил
Сих палачей самодержавных;
Твой стих свистал по их главам;
Ты звал на них, ты славил Немезиду;
Ты пел Маратовым жрецам
Кинжал и деву-Эвмениду!
В пору народных смут и возмущений поэт может, конечно, и промолчать. Но большой, подлинный поэт именно на этих крутых поворотах истории и становится гражданином. Его выбор редко бывает верен, ибо в обстановке кровавой гражданской войны любой выбор оказывается наихудшим, и в этом состоит трагедия поэта и трагедия его эпохи. И тогда поэт погибает. Так произошло с Андре Шенье. Так написал об этом Пушкин в своей элегии. Уроки истории и уроки поэзии.
А. Д. Михайлов
I
«В его строке — свинец. В его горячих венах
Неистовая желчь течет».
А я двенадцать лет в долинах сокровенных
Копил стиха блаженный мед.
Придет моя пора — и я раскрою улей,
И подтвердит мой каждый слог:
Не мщение, не злость в меня глагол вдохнули.
Когда-то страстный Архилох,
Обманутый в любви двурушничеством тестя,
Могучим ямбом прогремел.
Мне ни к чему Ликамб, я не для этой мести
Строку оттачивать умел.
Я не метал громов из мелочной гордыни.
Мне лишь отчизна дорога.
А снизойдет к ней мир — и желчь во мне остынет.
Мой гнев — законности слуга.
Мне против грязных гидр, на страх Питонам черным
Огнем и сталью потрясать.
Безжалостно давить, давить гадюк тлетворных —
Чтоб человеку жизнь спасать.
II
Кому ты, Пантеон, распахиваешь своды И раскрываешь купола? Что так слезлив Давид, кому несет в угоду Кисть, что божественной слыла? О небо! О судьба! Поверить ли фортуне? О гроб, залитый морем слез! А как небось Барер стенает на трибуне — Аж пафос в клочья, на износ! Ну, шуму по стране! Набат, сердца пылают, Негодованье души жжет. Вот якобинцы им рыданья посылают. Бриссо, который не солжет, Твердит, что углядел, как в смраде испарений Свернулся пеленою мрак: Клубилась кровь и слизь каких-то испражнений, Рожденных мерзостью клоак. А это к праотцам зловещей, грязной тенью Душа Марата отбыла… Да, женская рука и впрямь во дни цветенья Такую жизнь оборвала! Доволен Кальвадос. Но эшафот в накладе: Петле за сталью не поспеть. Кинжал и Пелетье успел туда ж спровадить… С Маратом есть о чем жалеть: Он, как никто, любил чужую кровь, страданья. Скажи «подлец» — в ответ кричат «Бурдон!» и «Лакруа!»… Достойные созданья… Но первым все же был Марат. Да он и был рожден под виселичной сенью, Петли надежда и оплот. Утешься, эшафот. Ты — Франции спасенье. Тебе Гора вот-вот пришлет Героев на подбор — шеренгой многоликой: Лежандр (его кумир — Катон), Заносчивый Колло — колодников владыка, За ними Робеспьер, Дантон, Тюрьо, потом Шабо — переберешь все святцы: Коммуна, суд и трибунал. Да кто их перечтет? Тебе б до них добраться… Ты б поименно их узнал. С отходной сим святым, достойным сожалений, Пришел бы Анахарсис Кло, А может, Кабанис, другой такой же гений — Хотя б Грувель, не то Лакло. Ну, а по мне, пускай надгробные тирады Произнесет добряк Гарат. Но после ты их всех низвергни в темень ада — Долизывать Марату зад. Да будет им земля легка в могильном мраке, Под сенью гробовой доски: Глядишь, тогда скорей отроют их собаки — Растащат трупы на куски!
Гражданин Архилох
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (5) »