Город - идиотство.

Как элементы все, один в другом,

Сливались в Хаосе довременном,

Так Похоть, Спесь и Алчность, что присущи

Сиим местам, одна в другой живущи,

Кровосмесительствуют и плодят

Измену, Ложь и прочих гнусных чад.

Кто так от них Стеною обнесется,

Что скажет: грех меня, мол, не коснется?

Ведь люди - губки; странствуя среди

Проныр, сам станешь им, того гляди.

Рассудок в твари обернулся вредом:

Пал первым Ангел, черт и люди - следом.

Лишь скот не знает зла; а мы - скоты

Во всем, за исключеньем простоты.

Когда б мы сами на себя воззрились

Сторонним оком, - мы бы удивились,

Как быстро Утопический балбес

В болото плутней и беспутства влез.

Живи в себе: вот истина простая;

Гости везде, нигде не прирастая.

Улитка всюду дома, ибо дом

Несет на собственном горбу своем.

Бери с нее пример не торопиться;

Будь сам своим Дворцом, раз мир - Темница.

Не спи, ложась безвольно на волну,

Как поплавок, - и не стремись ко дну,

Как с лески оборвавшейся грузило:

Будь рыбкой хитрою, что проскользила

И не слыхать ее - простыл и след;

Пусть спорят: дышат рыбы или нет.

Не доверяй Галеновой науке

В одном: отваром деревенской скуки

Продворную горячку не унять:

Придется весь желудок прочищать.

А впрочем, мне ли раздавать советы?

Сэр, я лишь Ваши повторил заветы

Того, что, дальний совершив вояж,

Германцев ересь и французов блажь

Узнал - с безбожием латинским вкупе

И, как Анатом, покопавшись в трупе,

Извлек урок для всех времен и стран.

Он впитан мной - и не напрасно

Данн4 1597

Генри Гудьеру, побуждая его отправиться за границу

Кто новый год кроит на старый лад,

Тот сокращает сам свой век короткий:

Мусолит он в который раз подряд

Все те же замусоленные четки.

Дворец, когда он зодчим завершен,

Стоит, не возносясь мечтой о небе;

Но не таков его хозяин: он

Упорно жаждет свой возвысить жребий.

У тела есть свой полдень и зенит,

За ними следом - тьма; но Гостья тела,

Она же солнце и луну затмит,

Не признает подобного предела.

Душа, труждаясь в теле с юных лет,

Все больше алчет от работы тяжкой;

Ни голодом ее морить не след,

Ни молочком грудным кормить, ни кашкой.

Добудь ей взрослой пищи. Испытав

Роль школяра, придворного, солдата,

Подумай: не довольно ли забав,

В страду грешна пустая сил растрата.

Ты устыдился? Отряси же прах

Отчизны; пусть тебя другая драма

На время развлечет. В чужих краях

Не больше толка, но хоть меньше срама.

Чужбина тем, быть может, хороша,

Что вчуже ты глядишь на мир растленный.

Езжай. Куда? - не все ль равно. Душа

Пресытится любою переменой.

На небесах ее родимый дом,

А тут - изгнанье; так угодно Богу,

Чтоб, умудрившись в странствии своем,

Она вернулась к ветхому порогу.

Все, что дано, дано нам неспроста,

Так дорожи им, без надежд на случай,

И знай: нас уменьшает высота,

Как ястреба, взлетевшего за тучи.

Вкус истины познать и возлюбить

Прекрасно, но и страх потребен Божий,

Ведь, помолившись, к вечеру забыть

Обещанное поутру - негоже.

Лишь на себя гневись, и не смотри

На грешных. Но к чему я повторяю

То, что твердят любые буквари

И что на мисках пишется по краю?

К тому, чтобы ты побыл у меня;

Я лишь затем и прибегаю к притчам,

Чтоб без возка, без сбруи и коня

Тебя, хоть в мыслях, привезти к нам в Митчем.

Сэру Эдварду Герберту, в Жульер 5

Клубку зверей подобен человек;

Мудрец, смиряя, вводит их в Ковчег.

Глупец же, в коем эти твари в сваре,

Арена иль чудовищный виварий:

Те звери, что, ярясь, грызутся тут,

Все человеческое в нем пожрут

И, друг на друга налезая скотно,

Чудовищ новых наплодят бессчетно.

Блажен, кто укрощает сих зверей

И расчищает лес души своей!

Он оградил от зла свои угодья

И может ждать от нивы плодородья,

Он коз и лошадей себе завел

И сам в глазах соседей - не Осел.

Иначе быть ему звериным лесом,

Одновременно боровом и бесом,

Что нудит в бездну ринуться стремглав.

Страшнее кар небесных - блажь и нрав.

С рожденья впитываем мы, как губка,

Отраву Первородного Проступка,

И горше всех заслуженных обид

Нас жало сожаления язвит.

Господь крошит нам мяту, как цыплятам,

А мы, своим касанием проклятым,

В цикуту обращаем Божий дар,

Внося в него греховный хлад иль жар.

В нас, в нас самих - спесению преграда:

Таинственного нет у Бога яда,

Губящего без цели и нужды;

И даже гнев его - не от вражды.

Мы сами собственные кары множим

И нянчим Дьявола в жилище Божьем.

Вернуться вспять, к начальной чистоте

Наш долг земной; превратно учат те,

Что человека мыслят в круге малом:

Его величья никаким овалом

Не обвести; он все в себя вместит.

Ум разжует и вера поглотит,

Что бы мы им измыслить не дерзнули;

Весь мир для них - не более пилюли;

Хоть не любому впрок, как говорят:

Что одному бальзам, другому яд;

От знаний может стать в мозгу горячка

Иль равнодушья ледяная спячка.

Твой разум не таков; правдив и смел,

В глубь человека он взглянуть сумел;

Насытившись и зрелищем, и чтивом,

Не только сам ты стал красноречивым,

Красноречивы и твои дела:

За это от друзей тебе хвала.

Графине Бедфорд

Мадам,

Благодарю; я буду знать вперед,

Очистившись от заблуждений давних,

Что не природа ценность придает

Вещам, а редкость оных и нужда в них.

Кто ищет меньшее из зол - простак;

Блажен, кто может выбирать из благ.

Так при Дворе, где добродетель - плод

Редчайший, ваша всех настолько выше

(И оттого толпе ее восход

Незрим), что требуются эти вирши,

Как толкованье трудным письменам,

Чтоб возвестить ее явленье нам.

Так здесь, в Деревне, красота земли

Лишь ларчик скрытых благовоний, ждущий

Как утра, - вас, Мадам, чтоб расцвели

Цветы и раем воссияли кущи;

Без вас она таится, точно мгла

Все наше полушарье облегла.

Сойдите ж с колесницы, сотворя

Рассвет в ночи явленьем беззаконным;

Пусть в новом небе новая заря

Взойдет над миром новообретенным,

Где мы, туземцы ваши, круглый год

Ходить согласны задом наперед.

Как антиподов, мы забудем Двор;

Пусть Солнце, ваш наместник, без отрады

К земле осенней наклоняя взор,

Свершает скучные свои обряды,

Мы будем, безмятежно веселы,

Вам жертвы приносить и петь хвалы.

Не Божеству, что в вас живет, Душе,

Я посвящаю эти приношенья

Стихов и бедных рифм; они уже

Не гимны, а смиренные прошенья:

Коль сами таинства запретны нам,

Мы лицезреть хотим хотя бы Храм.

Как в Риме любопытный пилигрим

Не столь вникает в распри и дебаты,

Сколь поглощает взором вечный Рим:

Его фонтаны, площади, палаты,

Все,