Litvek - онлайн библиотека >> Константин Дмитриевич Бальмонт >> Поэзия >> В безбрежности >> страница 6
Холодный круг земли дыханьем горяча, —
И облако зажглось, пронизанное светом
    Непобедимого луча!

ЧАХЛЫЕ СОСНЫ

Хмурятся скалы, оплоты земной тишины:
Ветер в пролетах свистит от стены до стены.  
Таинство жизни трепещет средь мертвых камней,
Что-то забилось, как будто бы тени теней.  
Чахлые сосны растут на отвесной стене,
Шепчут под Солнцем, и зябнут при тусклой Луне.  
Хочется соснам на горную высь посягнуть:
Цепкие корни въедаются в твердую грудь.  
Скупо их кормят бездушные глыбы скалы.
С жадными криками носятся сверху орлы.  
Чахлые сосны без влаги растут и растут.
Чахлые сосны к Лазури дорогу найдут!

ЛЮБОВЬ И ТЕНИ ЛЮБВИ

             Воспоминанье граничит с раскаяньем. 

                          Бальмонт

«В пустыне безбрежного Моря…»

В пустыне безбрежного Моря
Я остров нашел голубой,
Где, арфе невидимой вторя,
И ропщет и плачет прибой.  
Там есть позабытая вилла,
И, точно видение, в ней
Гадает седая Сибилла,
В мерцаньи неверных огней.  
И тот, кто взойдет на ступени,
Пред Вещей преклонится ниц, —
Увидить поблекшие тени
Знакомых исчезнувших лиц.  
И кто, преклоняясь, заметит,
Как тускло змеятся огни,
Тот взглядом сильней их засветит, —
И вспомнит погибшие дни.  
И жадным впиваяся взором
В черты бестелесных теней,
Внимая беззвучным укорам,
Что бури громовой слышней, —  
Он вскрикнет, и кинется страстно
Туда, где былая стезя…
Но тени пройдут безучастно,
И с ними обняться — нельзя.

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

В царстве света, в царстве тени, бурных снов и тихой лени,
В царстве счастия земного и небесной красоты,
Я всем сердцем отдавался чарам тайных откровений,
Я рвался душой в пределы недоступной высоты,
Для меня блистало Солнце в дни весенних упоений,
Пели птицы, навевая лучезарные мечты,
И акации густые и душистые сирени
Надо мною наклоняли белоснежные цветы.  
Точно сказочные змеи, бесконечные аллеи
Извивались и сплетались в этой ласковой стране,
Эльфы светлые скликались, и толпой скользили феи,
И водили хороводы при сверкающей Луне,
И с улыбкою богини, с нежным профилем камеи,
Чья-то тень ко мне бесшумно наклонялась в полусне,
И зардевшиеся розы и стыдливые лилеи
Нашу страсть благословляли в полуночной тишине.

НОЧЬ

Скоро на небе Месяц проглянет.
Листья застыли. Время уснуть.
Ночь пронесется. Утро настанет.
Снова забота сдавит нам грудь.  
Птички замолкли. Друг бесприютный,
Птички заснули, — что ж ты не спишь?
Сердцем отдайся грезе минутной.
В Небе глубоком звездная тишь.  
Скоро двурогий Месяц засветит.
Слышишь, как дышит, шепчет сирень?
Сумрак полночный мыслям ответит.
Тьма нас ласкает. Кончился день.  
Что же ты плачешь? Видишь — мы рядом.
Будем друг друга тихо любить.
Что же ты смотришь горестным взглядом?
Или не можешь полдень забыть?  
Все, что смущало, все, чем обманут,
Встало волною, плещется в грудь.
Звезды светить нам дважды не станут.
Ночь убывает. Снов не вернуть.  
Серая чайка плачет над морем.
В Небе свинцовом тусклая мгла.
Ах, не расстаться с тягостным горем!
Где же мы были? Ночь уж прошла.

БАЮШКИ-БАЮ

Спи, моя печальная,
Спи, многострадальная,
Грустная, стыдливая,
Вечно молчаливая
     Я тебе спою
     Баюшки-баю
С радостью свидания
К нам идут страдания,
Лучше  отречение,
Скорбь, самозабвение
     Счастия не жди,
     В сердце не гляди.
В жизни кто оглянется,
Тот во всем обманется,
Лучше безрассудными
Жить мечтами чудными.
     Жизнь проспать свою
     Баюшки-баю
Где-то море пенится,
И оно изменится,
Утомится шумное,
Шумное, безумное.
     Будет под Луной
     Чуть дышать волной
Спи же, спи, печальная,
Спи, многострадальная,
Грустная, стыдливая,
Птичка боязливая.
     Я тебе пою
     Баюшки-баю.

«Не могу я забыть неотступный укор…»

Не могу я забыть неотступный укор,
Что застыл в глубине неподвижных очей,
Они повсюду со мной, этот мертвенный взор,
И в сиянии дня, и в молчаньи ночей.  
Всюду вижу ее, хоть ее уже нет,
С кем когда-то восторг и страданье делил,
Ту, в чьем сердце всегда находил я ответ,
Ту, кого я ласкал, и, лаская, убил.  
Сколько раз я внимал рокотанью морей,
Сколько раз уходил в безмятежие гор,
Но во мраке ночном и в сияньи лучей
Пред собой я встречал укоризненный взор.  
Всюду вижу как сон — запрокинутый труп,
Он молчит, он живет выраженьем лица,
И усмешкой немой исказившихся губ