вцепившись в руль и изо всех сил стараясь не обращать внимания на тяжесть в груди.

Меня поражает, как место, которое когда-то приносило столько радости, теперь наполняет меня страхом. Я встречал здесь Рождество и Новый год. Играл в футбол на этой самой лужайке в ожидании обеда на День благодарения, и во время безумных вечеринок по случаю Четвертого июля. Я оставался здесь ночевать больше раз, чем могу сосчитать, и это делало меня больше похожим на члена семьи, чем на кого-либо еще. Но, несмотря на все это, это последнее место, где я хотел бы быть.

Я имею ввиду, это ведь вполне естественно, не так ли?

Я не чудовище, раз не хочу переступать порог дома, который хранит большинство моих любимых детских воспоминаний, хотя ни одно из них не может сравниться с последним ужасным, что он мне подарил.

Но, видимо, правду говорят – преступник всегда возвращается на место своего преступления, хочет он того или нет.

Я встряхиваю головой, пытаясь отогнать эти мысли, терзающие меня последние три месяца. Вместо этого беру свой телефон и делаю вид, что копаюсь в нем, на тот случай, если Линкольн увидит, как я припарковался у его дома. Хотя здравый смысл подсказывает мне, что у Линкольна Гамильтона есть более насущные проблемы, чем тратить время на созерцание вида своей подъездной дорожки. И все же я продолжаю притворяться идиотом, надеясь выиграть немного времени, чтобы собраться с духом и постучать в дверь своего лучше друга.

— Черт! – бормочу я, злясь на то, что веду себя как гребаная киска.

Но, черт возьми, к этому дерьму не прилагалась инструкция по общению с сообщниками. Я не видел Линкольна все лето, так что, кто знает, с какой хренью мне придется столкнуться. Прошлым вечером, когда он прислал мне сообщение с просьбой быть здесь с первыми лучами солнца, я всеми фибрами души хотел притвориться, что не заметил его, просто чтобы провести еще один день без необходимости встречаться с ним или с последствиями того, что здесь произошло.

Я не умею правильно считывать чувства.

Никогда неумел.

Всякое трогательное дерьмо – не моя тема, так что я не в восторге от того, что попал в ситуацию, когда мне приходится быть чьей-то поддержкой. Я имею в виду, у меня это плохо получается. Я не такой парень. Может, я и кажусь таким легким на подъем, со своими светлыми глазами и растрепанными светлыми волосами, которые придают мне вид короля бала, но пять минут в моем присутствии – и все узнают, что я чертовски бесчувственный придурок.

Я этого и не скрываю.

Да и зачем?

Мне не на кого производить впечатление, кроме как на себя самого.

Но когда жизнь становится реальной и от меня ждут разговоров о чувствах и прочем дерьме, я чуть ли не крапивницей покрываюсь. Я не люблю взваливать на себя тяжести. Единственная тяжесть, с которой я могу справиться – это столкновение с соперниками на футбольном поле. Или, что еще лучше, когда у меня на коленях сидит стофунтовый боксер, помогающий мне качать пресс. Это настолько тяжело, насколько я могу выдержать.

Назовите меня поверхностным.

Назовите меня грубым.

Мне насрать.

Но это совсем другое дело. Это совершенно другой уровень дерьма. Хуже всего то, что это Линк, мой лучший друг с пеленок, черт возьми. Я знаю, что этот засранец нуждается во мне, нуждается во всех нас. Не только для поддержки, но и для того, чтобы мы держали свои гребаные рты на замке, иначе столкнемся с последствиями. А это не вариант. Я слишком хорошенький, чтобы попасть в тюрьму. В камере я был бы ходовым товаром. А это не совсем тот вид игр с задницами, который мне нравится. Не осуждаю, но мне нравятся упругие, не волосатые, сочные задницы в моих руках, а не наоборот.

— Черт! – снова ворчу я себе под нос, на этот раз бросая телефон на пассажирское сиденье.

Что, если Линк хочет все обсудить? Что, если он рассчитывает разобраться в том, что произошло той ночью? Что, если он передумал и хочет обратиться в полицию?

— ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ!

Я дважды ударяю по рулю сжатыми кулаками, разочарование берет надо мной верх. Это полный пиздец. Наши жизни развернулись на сто восемьдесят градусов всего лишь по щелчку пальцев. Из-за одной паршивой ночи наше будущее теперь висит на волоске. Я провел все лето в гребаном отрицании, просто чтобы не представлять, как этот жуткий инцидент может в конечном итоге полностью разрушить наши жизни.

Вдребезги.

Но это уже случилось. Это случилось, и как бы я ни старался не обращать на это внимания, мы ничего не можем поделать с тем, что сделали. И в результате мой лучший друг остался сиротой.

Хм…

Можно ли считать себя сиротой в двадцать два года? Я имею в виду, что технически он уже взрослый парень. Звание сироты всегда напоминает мне о тех старых фильмах, которые бабушка смотрела по телевизору, когда я был маленьким. Особенно тот, что с кудрявой рыжеволосой девочкой, которая по какой-то причине всегда чувствовала потребность спеть, когда попадала в неприятности. Как же ее звали? Имя вертится у меня на языке. Как же?

Да похрен.

В любом случае, это неважно. Это у Линкольна теперь нет родителей. Мы похоронили их в конце прошлого курса. Возвращаться завтра в Ричфилд и пытаться закончить колледж с этим грузом на плечах будет невесело. Ни капельки.

От сильного удара по капоту машины я подпрыгиваю на месте, возвращаясь в настоящее. Мое сердце тревожно колотится и успокаивается только тогда, когда знакомые, хитрые серые глаза смотрят на меня спереди машины.

— Разобьешь – заплатишь, ублюдок! – кричу я Истону, который лишь беспечно пожимает плечами, демонстрируя свою лучшую дерзкую ухмылку, как будто я одна из его ночных подружек, готовых трахнуться прямо на пороге его дома.

Я бы закатил глаза на этого придурка, если бы уже не был так взвинчен от пребывания здесь. Я наблюдаю, как он прислоняется к моей машине и закуривает сигарету, как будто это самая крутая вещь в мире, а не палочка смерти, сокращающая его жизнь.

Это отвратительная привычка. И я говорю так не потому, что я один из тех спортсменов, которые верят, что их тело – это храм, или что-то в этом роде, а потому, что мой интеллект прекрасно осведомлен обо всех смертельных химикатах, которые мой друг настойчиво вдыхает в свои легкие. Истон ежедневно охотно потребляет ядовитый коктейль из никотина, смолы, формальдегида и мышьяка. И сколько бы я не говорил ему об этом, он просто отмахивается от меня так же быстро, как и от ядовитого дыма из своего рта.

Почувствовав мой обвиняющий взгляд, Истон самодовольно пускает в воздух несколько пышных серых колец. Должен признать, что этот ублюдок похож