слово в слово. И сказала я разуму: уходи прочь, а памяти сказала: подсоби!

И вот однажды пришел учитель, а наставник в дому. Ждал-ждал учитель, когда уйдет наставник, но не ушел наставник. Сидели они, и пришла Киля из кухни, и сказала Киля наставнику: сон мне снился, и перепугалась я. Спросил он: что тебе снилось, Киля? И сказала она: маленького немца в красном колпачке видала. Спросил он: и что же он делал, немец этот? И сказала: рыгал и зевал. И я как встала — все чихаю. И сказал ей наставник: встань, и прочту я заговор, унесет ветер твоего немца за тридевять земель, и чихать перестанешь. Встал и закрыл глаза и плюнул трижды в сторону учителя и нашептал ей заговор. И не успел кончить наставник, как вскочил учитель и вскричал: обман и жульничество, невежеством женским пользуешься! А наставник крикнул ему: безбожник, над обычаями Израиля потешаешься! Рассердился учитель, повернулся и ушел. И с того дня будто подкарауливал наставник учителя: когда бы ни пришел ко мне учитель, а наставник уже тут как тут. Тогда перестал учитель приходить. Стал наставник учить меня Библии — по главе в неделю. Раньше мы полглавы в неделю проходили, а как перестал учитель приходить, стали мы проходить целую главу. Помню, напев его услаждал мой слух, ибо дух прелести молитв осенял меня.

И были летние дни, и золотые кузнечики взлетали, и стрекотание их раздавалось вкруг нас. Распустят тонкие крылья, и красное брюшко золотом сияет в свете дня. А то слышен в комнате тихий стук: это кузнечик дерево долбит. И испугалась я, вдруг умру. Ибо смерть предвещает этот звук.

В те дни стала я читать книгу Иисуса Навина и Судей, в те дни взяла я книгу из книг покойницы мамы, и прочла я два столбца в книге, чтобы выговорить слова, которые мама-покойница говорила. И изумилась я, что поняла их. Так я стала читать книги. А когда стала читать, увидела, что знакомы мне эти рассказы. Так ребенок слышит, как мама его агукает и верещит, и вдруг понимает, что это его имя она произносит, так было со мной при чтении книг.

Пришли каникулы, и школа закрылась. Я сидела в дому и перешивала платье, которое носила еще год назад, до траура, потому что не впору стало мне оно. Отец был дома, и пришел к нам врач. Обрадовался его приходу отец, потому что с врачами он водился во все дни жизни покойницы мамы. Сказал врач отцу: что вы сидите дома, когда на дворе лето летнее. Взял меня врач за руку и сосчитал пульс. Почуяла я запах его одежд: и запах его одежд, как запах мамы но хвори. Сказал врач мне: как ты подросла. Еще несколько месяцев, и на «ты» к тебе не обратишься. И спросил: сколько тебе лет? Сказала я врачу: лет жизни моей четырнадцать годов. Увидел он шитье и сказал: и рукоделием ты владеешь? «Пусть чужие уста, а не свои тебя славят», — процитировала я. Закрутил врач свой ус двумя перстами, засмеялся и сказал: молодчина. Хочется, чтобы славили? И обратился к отцу и сказал: лицом она вылитая мать, мир праху ее. И обратил отец лицо ко мне и посмотрел на меня. Вошла Киля в комнату, принесла самовар и варенье. И сказал врач: какая духота — и открыл окно. На улицах тихо, прохожих нет, и беседа наша текла вполголоса. Выпил врач чаю и накрыл варенье и сказал: полно вам сидеть в городе, пора ехать на дачу. Кивнул отец головой в знак согласия со словами врача. Но видно было, что в душе его нет согласия.

В это время пригласила меня госпожа Готлиб провести остаток каникул в ее дому. Сказал отец: ступай. Сказала я: как я пойду одна? И сказал мне отец: я буду к тебе приходить и навещать. А Киля стояла у зеркала и вытирала пыль. Услышала слова отца и подмигнула мне. Увидела я ее рот и гримасу в зеркале и рассмеялась. Увидел отец лицо мое в веселии и сказал: знал я, что послушаешься меня. И ушел.

Когда вышел отец из дому, сказала я Киле: смешная ты была, Киля, когда лицо перекосила в зеркале. И рассердилась Киля на меня. И сказала я: что с тобой, Киля? И сказала она в гневе: неужто ослепли очи твои и не видят? Воскликнула я: Господь с тобой, Киля, говори и не отмалчивайся, не мучь души моей загадками и намеками! Гневно утерла она уста и сказала: если не знаешь, голубка моя, взгляни на отца своего и на вид его. Как тень по земле бродит, ничего от него не остается, лишь кожа да кости. Чистила я его башмаки и не могла понять, где он грязи набрал, пока не узнала, что это с погоста, ибо семижды в день посещает он ее могилу, и следы его я там нашла. Тогда поняла я мысли Кили и ее гримасы в зеркале, поняла, что имела в виду Киля: если пойду к Готлибам, а отец навещать меня станет, то погост посещать перестанет. И взяла я наряды платий и уложила их в сундучок и в утюг насыпала угольев — погладить две-три сорочки для прихода в дом Готлибов. А на другой день послал отец мой сундук с сидельцем, пообедали мы вместе в полдень, встали и пошли.

Дом Готлибов на окраине города, на дороге к станции, но меж ним и городом поля простираются. А в дому парфюмерня для благовонных смол, и хороших, просторных комнат там много, и не живут в них. Ибо построил Готлиб парфюмерию и сказал: если прославятся мои благовония по свету, хватит тут комнат для всех моих работников. И прошли мы городом и пришли в дом Готлибов. И Минчи вышла из сада, где собирала вишню. И увидела нас Минчи и побежала навстречу нам и привела нас в сад и сказала: добро пожаловать. И Парчи пришла на глас ее и принесла две миски, и угостила нас Минчи собранными вишнями.

День клонился к вечеру, и Готлиб пришел с работы в рукодельне. Парчи накрыла стол в саду. И ночь, голубая ночь, обняла нас своей сладкой теплотой. Месяц вышел на небо, и твердь усыпана звездами. Чистой свирелью запел крылатый певец свои лучшие трели, и железный свист слышен со станции. Завершили трапезу, и Готлиб сказал отцу: закуришь? Во тьме? — спросила я в изумлении. Почему же не курить во тьме? — сказал Готлиб. Прочла я в книжке, сказала я, что услада курильщику — огонек и дым курения, затем не курят слепые, что не видят слепые огонь и дым, потому что слепы они. Да неужто еще неведомо тебе, что мудрость книжек твоих — суета, шутя сказал Готлиб. Я в темноте научился курить. На ложе по ночам, как свалит дрема отца, зажигал я цигарку и курил. Боялся я курить при нем днем и курил ночью. Парчи, принеси сигареты и сигары и спички и пепельницу не забудь. Госпожа Готлиб сказала отцу: если муж мой курит — это добрый знак. Господин Готлиб сделал вид, что не слышит, и сказал: но я расскажу то, что я читал, — раньше поймают человека с куревом, привесят ему трубку к носу, чтобы неповадно было, и притесняли власти людей, что промышляли табаком. А сейчас, девочка, посадили одного из моих рабочих в холодную за привоз табака из-за границы, потому что у властей монополия на табак. Всегда Готлиб жаловался на власти, потому