Александра Милошич Прощёное воскресенье

Мудрость соблюдает в целомудрии: когда мудрость

войдет в сердце твое, тогда рассудительность будет

оберегать тебя, дабы спасти тебя от жены другого, от чужой.

Дом ея ведет к смерти.

Ветхий Завет, Притча Соломона

1

Прошло уже более двадцати лет с тех пор, как я оставил службу на Кавказе и с семьёй из Кисловодска перебрался жить в Рязанскую губернию, в имение моей жены Марии Григорьевны Головиной, а воспоминания о прошедшем времени, словно клеймо на челе, не отпускают, словно бич преследуют и не дают душе моей покоя.

Позвольте рассказать вам историю мою, историю несчастного человека — раба любви, раба распутства. О целомудрии тогда я и не помышлял и мудрость в сердце не впускал: за счастье считал женщин да пьяные офицерские кутежи.

Все началось с того, что я был назначен помощником полкового командира Григория Петровича Головина, полк которого дислоцировался в Ставропольской губернии. Отпраздновав свои двадцать четвёртые именины, уже в начале июня, распрощавшись с матерью и отцом, из Одессы я отправился в Ставрополь. Тогда наша семья жила в поместье Малинцы недалеко от родного города. Брат мой, Кирилл Павлович, уехал незадолго раньше меня в город Моздок Терской области, где вскоре будет убит горцами, так и не оставив после себя потомков. Долго будут горевать отец и мать, сильно его гибель ослабит их здоровье, но это всё потом… Отец же не возлагал на меня больших надежд, считая безрассудным и ненадёжным, а мать любила, любила вопреки всем моим порокам и себя винила прежде, что таким я уродился.

Итак, 15 июня 1874 года, вечером, я прибыл в Ставрополь, поступил в расположение. Находился я тогда при топографическом отделении действующей армии, занимавшейся сбором различного рода статистических сведений. В конце июня пришёл приказ о причислении меня в геодезический отряд для съёмки горной местности. А в начале июля кавказское армейское командование разработало план-маршрут восточной части черноморского побережья, согласно которому я, получив задание от руководства, отправился в бухту Туапсе, юго-восточной части мыса Кадош. И какого было моё удивление, когда вместо броненосного судна, я увидел старенькую торговую шхуну. А для защиты от морских горских пиратов — у меня всего лишь револьвер. «Не густо», — подумал я, а что делать, хоть с 1870 года Россия и сняла с себя ограничения в военном кораблестроении на Чёрном море, но никакой боевой флотилии там не имела.

В день отплытия погода стала портиться, лёг густой туман, странное чувство тревоги одолевало меня. Поднявшись на борт судна, я, в качестве вахтенного начальника двухмачтовой шхуны «Азов», вступил под командование капитана-лейтенанта Фёдора Пархоменко, человека знающего своё дело. Мы быстро нашли общий язык, он проводил меня в каюту, где я и расположился. Странный, отвратительный запах стоял там — как следствие бесцеремонности и халатности, царивших тогда на данных судах. Осмотревшись вокруг, одно обрадовало меня, что путешествие моё будет недолгим. Взяли мы тогда курс до Сочи. Там, в порту, я и должен был сойти, а шхуна следовать дальше, до Сухуми. Пока я располагался и привыкал к своему новому убежищу, сверху послышалась какая-то непонятная возня, гортанный говор вперемешку с криками. Я быстро поднялся наверх судна. Всё офицерство и команда были уже там. На палубе передо мной стоял молодой черкес, который с матросом чуть ли уже не дрался; позади, в темноте и тумане, я углядел чуть заметно мелькающие тени и услышал уставшие и отчаянные женские голоса, — это были пленные черкешенки, которым предстояла дальняя дорога до Константинополя, где молодых девушек раскупали богатые люди. У горцев издревле практиковалось отдавать за хороший калым своих юных дочерей, а у девушек появлялась надежда на богатую жизнь в доме паши, а то и в гареме самого падишаха. Девушки были очень юны, самой молоденькой едва было четырнадцать. Тогда, тёмной ночью, я насчитал их около трёх десятков. Глядя на их измученные и жалкие лица, поручил выделить им помещение в кубрике. Двое из трёх горцев сопроводили женщин и остались со своими единопленницами, а последний, который более-менее владел русским, продолжил спорить с матросом Гнедым. Позже я выяснил, что его не устраивала взимаемая плата за перевоз пленниц, которая несколько возросла.

Русские часто брали на себя перевозки подобного рода товара за хорошую плату, а на обратном пути следили, чтобы не шло в Россию турецкое огнестрельное оружие, которое могло попасть в руки горцам-абрекам для оказания сопротивления нашим войскам. Утрясся спор, я вступил на вахту, к одиннадцати часам матрос Иван Гнедой должен был меня сменить. Я долго бродил по судну, то всматривался во все потаённые места транспорта, то обращал взор на небо, потихоньку затягивающееся тучами, сквозь которые еле виднелся молодой месяц, а позже и совсем затянуло так, что не видно было ни звёзд, ни луны. На судне стояла глубокая тишина, кругом все застыло, и было ощущение, будто и время остановилось, а на душе всё равно лежало тяжёлое чувство.

Гнедой пришёл чуть раньше, немного побеседовав с ним, я отправился в свою каюту, от усталости, переизбытка чувств и событий быстро заснул глубоким непробудным сном.

От береговой линии наша шхуна находилась примерно в двадцати милях, когда уже к часу ночи море начало волноваться и судно все сильнее раскачивалось на волнах. В мою каюту, надрывая горло, ворвался боцман Григорьев. Спросони я не мог разобрать, что он кричал, но потом громко послышалось:

— Константин Павлович, скорее наверх, тонем.

— Как тонем? Всё ж было исправно, всё было хорошо, я лично проверял.

Но Григорьев с искаженным лицом смотрел на меня и продолжал кричать:

— Некогда разбираться, спасаться надо.

Я кинулся наверх, мысли словно змеи клубились в моей голове: «Женщины! Открыть кубрик». А вода все прибывала, вся нижняя часть уже была практически заполнена. Крики оглушали, всё было словно во сне, будто не со мной. Девушки начали прыгать в воду. Кто спасся, а кто нет, я уже не отдавал отчёт. Прыгнул я один из последних, за малым не затянуло вместе со шхуной. Усилившиеся волны сбивали ритм, устал, сердце, словно птица, стучало в груди. «Успокойся, Костя, успокойся, — говорил я себе, — спасение утопающих — дело рук самих утопающих». На ум приходили самые что ни на есть мудрые мысли. Море наполнено было людьми, ещё живыми и уже мёртвыми, а спустя несколько дней оно одарит землю утопленниками и утопленницами со шхуны «Азов» — практически все девушки тогда погибли.

Оглядываясь вокруг, я пытался