Анисья Петровна,-- проговорила кривая Фимушка, отличавшаяся замечательным ораторским талантом.-- А мы, значит, на огонек завернули... У кумы Ѳедосьи полусапожки порвались, так вот починить бы...    Кума Ѳедосья ткнула кулаком кривую Фимушку, потому что требовавшия починки полусапожки остались дома.    -- С питерской гостьюшкой проздравляем,-- закончила Фимушка свою речь.    Маркыч с ожесточением опрокинул рюмку и плюнул, а Анисья пригласила соседок присесть. Она вполне понимала ненасытное бабье любопытство, а потом и самой хотелось похвастаться питерскими подарками. Что же, слава Богу, не украли, пусть посмотрят... Соседки с жадностью накинулись на подарки и долго ахали и качали головами. Пошлет же Бог людям такое счастье...    -- Ты теперь, Анисья Петровна, как наденешь свою шаль да выйдешь на улицу -- не отличить тебя от попадьи.    Авдотья Ивановна была совсем не рада дорогим гостьям и смотрела на них злыми глазами. Ее поражало это деревенское нахальство, с каким эти бабы ворвались в избу. Что им нужно, в самом-то деле? Впрочем, оставалась надежда, что оне посидят и уйдут когда-нибудь... Степанида тоже была возмущена и ушла за перегородку. А гостьи продолжали сидеть и болтали, как ни в чем не бывало.    -- И не узнать бы тебя, Авдотья Ивановна, кабы на улице где встретились,-- говорила кривая Фимушка, подперев щеку рукой.-- Настоящая барыня... Недаром, видно, пословица говорится, что Бог да город -- чорт да деревня.    -- И в городе такие же люди живут,-- уклончиво ответила Авдотья Ивановна.    -- Такие да не такие... Чать, в Питере-то все генералы одни живут?    -- Есть и генералы...    -- И ты у генерала живешь?    -- У генерала.    -- Сердитый?    -- Нет, ничего...    -- Все-таки, поди, страшно, когда он по дому с саблей ходит... Разсердится и сейчас зарубит.    -- Мой генерал ходит без сабли. Он из купцов... коммерции советник.    -- С бородой?    -- С бородой...    -- Ну, если сабли нет, так апалеты...    -- И эполетов нет. Один генералеский чин...    Кума Ѳедосья и кривая Фимушка только переглянулись между собой, а потом в один голос проговорили;    -- Смеешься ты над нами, дурами, Авдотья Ивановна...    Обе гостьи обиженно поднялись и начали прощаться. Их не удерживали. Выйдя в сени, кривая Фимушка плюнула и сердито проговорила:    -- И все-то врет эта самая Дунька-сахарница... Все врет.    -- А ты видела -- чемодан-то в углу стоит? Весь полнехонько набит сахаром.    -- И то, Петька даве едва доколок его до избы. Тяжеленный...    -- Надо полагать, хорош Дунькин-то генерал... х-ха!..    -- Ну, это ей ближе знать... А только одета на отличку. И притом сережки и перстеньки...    Миѳический Дунькин генерал с бородой, без сабли и эполет, так и остался для обеих женщин загадкой. А вот что Дунька-сахарница увертлива -- это верно. Вон сколько всякаго добра навезла, да еще в Питере сколько осталось.    -- А морду зачем она красит?-- спрашивала кума. Ѳедосья.    -- Генералу хочет пондравиться... Все барыни красятся, ну, и Дунька-сахарница за ними.    По уходе соседок в избе воцарилось неловкое молчание. Маркыч выпил несколько рюмок водки и захмелел. Когда Анисья хотела взять у него бутылку, он разсердился.    -- Это я для закуски пью, глупая! Хороша закуска...    Авдотье Ивановне хоелось поговорить с матерью и сестрой "по душам", но при отце было неудобно. Степанида разсматривала сестру как-то исподлобья и не могла признать в ней ту Дуню, которую когда-то увезла тетка Лизавета. Совсем другая женщина, не из их семьи. Петька думал то же самое и вопросительно смотрел на Степаниду. Авдотья Ивановна старалась не смотреть на сестру, чтобы напрасно ея не смущать, хотя и заметила, что руки у нея такия большия и красныя. Последнее ее огорчало. На такую пятерню и перчаток не подберешь...    Авдотья Ивановна осталась ночевать и, вспоминая старину, забралась на полати, где спала Степанида. Когда она стала раздеваться, Степанида с детским любопытством разсматривала все подробности городского дамскаго костюма и никак не могла удержаться от смеха.    -- Ах, ты, глупенькая,-- ласково говорила Авдотья Ивановна, обнимая ее.-- Совсем дурочка!..    Степанида молча целовала сестру, и Авдотья Ивановна прижимала ея мокрое от слез лицо к своей груди. Ей тоже хотелось плакать. К душе поднималось что-то такое забытое, по хорошее, доброе и светлое. Пахло сапожным товаром; по стенам с шуршаньем ползали тараканы; из-за перегородки, где спали старики на одной кровати, раздавался тяжелый храп Маркыча.    -- У тебя есть жених?-- спрашивала шопотом Авдотья Ивановна, когда улеглась рядом с сестрой.    -- Есть!..-- еще тише ответила Степапида.    -- Ты его любишь?    -- А разве можно жениха не любить? Под венцом поп про это читает каждый раз.    Девушка, очевидно, не понимала даже самаго слова "любовь", и Авдотья Ивановна тихо разсмеялась.    -- Ну... нравится он тебе?    -- Ничего... Только ростом мал. У нас все парни такие... недоростки... Смешной он, Илюшка. Вместе на фабрику ходим...    -- Кто же тебе сказал, что Илюшка твой жених?    -- А мамынька. У них семья небольшая: Илюшка второй брат, только в солдаты не попадет, потому что палец ему машиной оторвало. Старик попивает случаем, а братья не пьют. Корову держат... Ничего, хорошая семья. Старший-то брат на выдел просится, а Илюшке и двор и усадьба достанется. Илюшка глупый, как-то мне целый фунт пряников подарил.    Сестры долго шептались, пока Степанида как-то по-детски заснула на полуслове. Авдотья Ивановна не спала почти всю ночь. Она видела сестру замужем, видела этого мужа-недоростка, вот такую же лачугу, грязных ребят, бедность и в конце концов Степаниду обозленную, исхудалую, состарившуюся прежде времени, как все эти кумы Ѳедосьи и Фимушки.    -- Нет, увезу ее в Питер,-- еще раз решила Авдотья Ивановна.   

IV.

   На другое утро Авдотья Ивановна проснулась с головной болью. Анисья успела уже затопить печь и гремела ухватами. Маркыч еще спал. Степанида проснулась раньше всех и ушла на фабрику. Когда Маркыч проснулся, Анисья сурово сказала ему:    -- С какой это радости натрескался-то вчера?    Маркыч молчал, сознавая свою виновность. Ему страшно хотелось опохмелиться, а бутылка с водкой, конечно, была спрятана. Работать сегодня он не мог и, сидя на кровати, проговорил суровым голосом:    -- А я, Анисья, того... Значит, в город за товаром... Давно надо сходить, да все не мог собраться.    Анисья хотела обругать эту коварную выдумку, но Авдотья Ивановна ее предупредила:    -- Батя, и то сходите в город, а назад приезжайте с товаром на извозчике... Мне пешком отсюда не уйти по вашей распутице.    -- Веррно!-- согласился Маркыч.-- Куды тебе с твоим хвостом по грязи шлепать...    -- Знаем мы твой товар,-- ворчала Аписья.-- Прямо в трактир попадешь.    -- Ах, Боже мой!-- застонал Маркыч, хватаясь в отчаянии за