Дунька-сахарница послала?    -- Тьфу!..    -- Сахар тащишь Маркычу?    У Константина в руках был порядочный сверток, в котором, действительно, был и сахар, и чай, и французския булки. Как только эти проклятыя бабы унюхали сахар -- удивительно! Константин постарался скорее улизнуть от ядовитых баб и свернул к лесопильному заводу. Гризь стояла непролазная, и он с трудом вытаскивал ноги. Приходилось останавливаться, чтобы перевести дух. У Константина болели ноги от вечной трактирной беготни.    -- Уж только эти бабы,-- ругался Константин всю дорогу, пока шел в Горушки.-- И Авдотья Ивановна тоже хороша... Сама бы и ехала к родителям. А то нет: "Ты уж, Коскентин, сходи... Вот тебе рупь!". Тьфу... Конечно, я человек подневольный и всем должен услужить, а только не порядок. Эх, грехи, грехи!..    Константин любил сокрушаться о своих грехах, а сейчас к этому особенно располагала осенняя погода.    Появление Константина в избушке Маркыча произвело настоящий переполох. Старуха Анисья даже перепугалась, когда он передал ей сверток.    -- От Авдотьи Ивановны...-- коротко обяснил Константин, делая суровое лицо.    Стенанида тоже была дома. Она уже третий день как не ходила на фабрику и собиралась в далекий путь. Константин подсел к Маркычу, раскурил папироску и проговорил:    -- А я к тебе, Маркыч, насчет щиблет...    -- Ах, ты, братец ты мой,-- спохватился Маркыч.-- А твои щиблеты не готовы... Все собирался, а руки не дошли.    Развернув сверток, Анисья нашла в нем фунт чаю, пять фунтов сахару, несколько французских булок и т. д. "С чего это вздумалось Дуне перед самым отездом безпокоить себя? Успела бы, а то еще Коскентина посылает". Константин просидел битых полчаса, выкурил три папиросы, поговорил о погоде, обругал своего буфетчика, а потом начал прощаться.    -- Ну, так я, Маркыч, в другой раз заверну... Ты уж постарайся насчет щиблет.    Подойдя к двери, Константин остановился, хлопнул себя рукой по карману и проговорил:    -- Экая память-то девичья, подумаешь!.. Ведь чуть не забыл. От Авдотьи Ивановны есть письмо вам. Вот разиня-то, то-есть я разиня. А еще как она наказывала мне, чтобы в собственныя руки и прочее.    Константин подал смятый конверт Анисье и еще раз хлопнул себя по карману,    -- Опять чуть не забыл: Авдотья Ивановна прислала Степаниде золотой перстенек... Вот он. Рублей пять, пожалуй, стоит.    -- Это еще что за модель?-- возмутился Маркыч.    Грамотных в семье не оказалось, и письмо пришлось читать Константину. Письмо было написано безграмотно, и на бумаге оставались следы слез. Авдотья Ивановна писала, что спешно уезжает и не имеет времени даже проститься.    -- Уехала?!..-- ахнули все.    -- А то как же?-- равнодушно ответил Константин.-- Живой рукой собрались. Я и укладываться помогал... Укладывается, а сама плачет, как река льется. Даже жаль было смотреть... Наш брат, услужающий, всего насмотрится.    -- Уехала?-- переспрашивала Анисья, не веря собственным ушам.    -- Точно так-с. Я их и на вокзал проводил. Очень просила кланяться...    -- Врешь ты все!..-- крикнула-было Анисья.-- Идол ты деревянный, вот что... Как же так, не простившись... А мы Степаниду совсем собрали в дорогу. Вся деревня знает... Что-нибудь да не так... Читай дальше-то, омморок!..    В письме особеннаго ничего не было, кроме обычных поклонов, испрашивания на веки нерушимаго родительскаго благословения и обещания прислать пятнадцать рублей, а на приданое Степаниде особо.    Анисья принялась по обыкновению голосить и накинулась на Константина чуть не с кулаками.    -- Да ты не скрывайся, идол! Говори всю правду...    -- А мне что говорить -- мое дело сторона. Всем должен уважение делать -- только и всего по нашей трактирной части.    -- Да ведь она говорила тебе что-нибудь, когда укладывалась?    -- Известно, говорила, и даже очень говорила. Грит, не хочу сестру губить... Себя потеряла, грит, так пусть сестра человеком будет и чтобы, грит, она безпременно шла замуж за Илюшку. Вот даже как наказывала... Он, грит, хоша и корявый, то-есть Илюшка, а все же будет настоящий правильный муж. И приданое, грит, справлю все, как следует, только пусть выходит.    Это был удар грома для всей семьи. Анисья заставила Константина перечитать письмо еще два раза и переворачивала казкдую фразу на все лады, чтобы добиться настоящаго смысла.    -- Да, может, она разсердилась на что-нибудь?-- допытывалась она.-- Может, мало ее уважали?..    -- Нет, этого ничего не говорила,-- старался припомнить Константин.-- А только сказала, что "силов моих нет ехать прощаться с родителями. Как, грит, Степанида пожалела своего жениха, так у меня, грит, точно что оборвалось на сердце". И себя бранила... "Скверная, грит, я,-- сманить сестру хотела, и только напрасно, грит, родителей на сумленье навела".    В избе поднялся вой, как по покойнике, и Константин юркнул в дверь. На крыльце его догнал Маркыч и, остановив за рукав, спросил шопотом:    -- А как же, например, дом на Петербургской стороне? Ничего она тебе не наказывала?..    -- Насчет дома как будто разговору не было... Нет, ничего не говорила. А ты вот щиблеты-то мне выправь...    Маркыч только махнул рукой.

1880 г.