двугривенные двумя пальцами сгибал ... Могутный был человек . Одних медведей сколько поднял на рогатину, а больше всего любил на лося зимой ходить... Это ведь самая душевредная охота, потому верст тридцать иной раз за зверем на лыжах надо пробежать. Тут уж одному ничего не поделать, а непременно надо вдвоем или втроем . Мы вдвоем хаживали, когда глубокий снег падет и зверя выследят . Асаф -то Иваныч дня три перед охотой не пьет , чтобы на ногу легче быть, ну, потом и орудует . Вед это какая охота: найдем след сохатаго и жарим по следу на лыжах , Асаф Иваныч впереде, а я за ним . Как настигли зверя, и пошла потеха... Подумайте то одно, что этакую махину, как сохач , надо на бегу замаять. Пробежит Асаф Иваныч верст пять за зверем -- верхнюю шубу долой, а я сзади ее поднимаю. Ну, натурально, отстанешь и только уж по следу за ним торопишься. Глядишь -- верст через пять нижний бешмет валяется на полу, потом шарф , даже шапку бросит , потому разгорится человек на бегу до смерти и никакого холоду не чувствует . Бывало так , что Асаф -то Иваныч и ружье бросит и с одним ножом гонится, и уж непременно положит зверя. Раз этак -то замаял он сохача, выбил его из сил , ну, зарезал , а я с одежей-то едва через полтора часа добежал к нему. Он в одной рубашке сидит на сохатом , и пар от него валит , как от пристяжной лошади. Железный был человек , а пропал от своего характеру: водочка да девушки унесли веку, без ног сделался на сороковом году, а ведь здоровья на полтораста лет было...    К числу похвальных душевных качеств Шапкина, между прочим , принадлежала скромность, так что он , в вящшее возвеличение Асафа Иваныча, от чистаго сердца превращал себя в воробья, хотя и не имел ничего общаго с этой вульгарной и безсильной птицей. Достаточно было взглянуть только на необ ятную сутулую спину Шапкина, на его длинныя руки, какую-то необыкновенную четырехугольную шею, чтобы убедиться в его громадной силе, и действительно он , в свои под шестьдесят лет , кулаком забивал двухвершковые гвозди в стену и поднимал за передния ноги стоялых жеребцов . И лицо у него было самое подходящее к фигуре: глубко посаженные маленькие серые глазки, развитыя надбровныя дуги, высунувшияся скулы, большая нижняя челюсть, едва тронутая жиденькою растительностью песочнаго цвета, и ни одного седого волоска в светло-русых волосах . Говорит Шапкин неопределенным жиденьким голоском , как иногда говорят люди очень большого халибра, и улыбался добродушной, немного глуповатой улыбкой, от которой все лицо у него точно светлело. Дома он одевался на господскую руку -- в длинный сюртук и крахмальныя рубахи, а на охоту являлся в какой-то мудреной кожаной куртке, купленной где-то по случаю с барскаго плеча. Теперь он сидел перед огоньком в охотничьих ботфортах и в одной ситцевой рубашке с обношенным и полинявшим от долгаго употребления воротом , который так и врезывался в его загорелую могучую шею.    Я любил слушать безконечные разсказы Шапкина о разных "случаях ", которыми обильно пересыпана была вся его жизнь; вернее сказать, эта жизнь представляла одну сплошную цепь таких случаев , потому что жил он , как птица, изо дня в день. Любимой его темой были воспоминания о фамилии Ведерниковых , потому что Шапкин вырос под крылышком этой столбовой дворянской семьи, в качестве простого двороваго человека. Для меня лично Шапкин представлял особенный интерес именно с этой стороны, как обломок крепостного режима. Здесь необходимо оговориться. Урал , как и вся Сибирь, в сословном отношении делится только на крестьян , промышленников , купцов и чиновников -- помещичий элемент здесь отсутствует , так что ни Урал ни Сибирь не знали крепостного права в тесном значении этого слова. Уральское горнозаводское население было только приписано к заводам и находилось в совершенно исключительных условиях . Но в смутную эпоху дворцовых переворотов XVIII века на Урал , собственно в Зауралье, было заброшено несколько помещичьих семей, владения которых являлись крошечными островками на необ ятном море остальных заводских и казенных земель и не имели никакого самостоятельнаго значения, как вообще дворянский помещичий элемент ; в настоящее же время эти помещичьи земли или перешли в руки кулаков , или пустуют , а их владельцы давно разорились или вымерли. Странныя были эти помещичьи семьи, замешавшияся в среду сибирскаго населения, как морская рыба, которая по ошибке попала в реку, а из них особенно выдавалась фамилия Ведерниковых , особенно старуха "Ведерничиха", мать Асафа Иваныча.    -- Ох , было-таки пожито,-- с тяжелым вздохом разсказывал Шапкин .-- Когда жива была сама Ведерничиха, так у нас в Карабаше сплошное Христово Воскресенье стояло... да!.. Село простое было Карабаш , а какая усадьба -- дворец . Конечно, теперь головешки одне остались, сгорела усадьба-то, да и Ведерниковых , почитай, никого не осталось... Ндравная была старушка и такой порядок завела: над воротами наладила вышку, в роде как башня, а на вышке постоянно особенный сторож ходил , чтобы докладывать барыне, кто по дороге мимо едет . Тракт в версте проходил ... Ну, доложат , примерно, что тройка бежит , сейчас верховых и тройку заворачивают на двор -- лошадей в конюшню, кучеру водки, колеса долой, а гостей в усадьбу. Выживи три дни и ступай себе с Богом . Раз как -то благочинный попался, на следствие ехал , дело спешное, а старуха его не пущает -- выжил он таким манером положенные три дня, а потом потихоньку пешком и ушел на почтовую станцию за семнадцать верст . На моих памятях было все.    После "воли" Шапкин очутился на улице, как большинство дворовых , и поселился в уездном городе Загорье, где в течение двадцатилетних мытарств успел сколотить себе домишко, в котором теперь к проживал "своими средствами". Правда, благоприобретенное жилье было не много лучше балагана под Востряком и только-что не кричало, что развалится каждую минуту, если его не подопрут кольями со всех четырех углов ; но все-таки у Шапкина был свой угол , а это было залогом полной самостоятельности. Очутившись на воле, Шапкин перепробовал всевозможныя профессии. Служил на чусовском караване, искал золото, настраивал фортепьяно, устраивал почлежный дом , даже сеял репу, но все эти профессии ничего, кроме убытков , не давали, и Шапкин под конец остановился на театре, к которому прилепился всеми силами души и тела. Заветной его мечтой, правда, всегда было попасть в горное Загорское правление, к так -называемому "золотому столу", где наживали во время оно "большия тысячи", но эта мечта так и осталась мечтой, да и времена переменились: блаженные дни сидевших за "золотым столом " миновали... В театре Шапкин не имел определеннаго занятия и не получал никакого определеннаго жалованья, а