Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович Дикое счастье  Первоначально опубликован под названием "Жилка".

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ ТОМЪ ТРЕТІЙ ИЗДАНІЕ T-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ 1915 г.

ДИКОЕ СЧАСТЬЕ. Роман

.

I.

   -- Господи Іисусе Христе, помилуй нас...   -- Аминь! Кто там крещеный? Никак ты, Михалка?   -- Он самый... Отворяй ворота скорей, дяди. Насквозь изняло дождем,-- во-как зарядил!   -- Откедова Бог несет?   -- В Полдневскую гонял... Дельце маленькое вышло.   Дядя Зотушка ничего не ответил и молча стал отодвигать тяжелый деревянный запор, которым были крепко заперты шатровыя крашеныя ворота. Засов отсырел от дождя, и дядя Зотушка принужден был навалиться на него всей чахоточной грудью, чтобы выдвинуть его из крепких железных скоб.-- "Ишь ведь, взяло его..." -- ворчал Зотушка, когда конец мокраго запора наконец поддался его усилиям и выдвинулся настолько, что можно было отворить маленькия ворота. К глубине темнаго двора, как бешеная, металась пестрая собака Соболька; заслышав хозяина, она радостно взвизгнула и еще неистовее принялась греметь своей железной цепью.   -- Ну, едва тебя Бог простил с запором-то...-- проговорил Михалка, везжая в ворота верхом.   -- Ты востер больно... Ишь закипело комариное-то сало!   Дядя Зотей еще раз навалился на упрямый запор и зашлепал по дощатому мокрому полу босыми ногами. Михалка, не торопясь, спустился с тяжело дышавшей лошади, забрызганной липкой осенней грязью по самыя уши.   -- Ладно, как пересобачил лошадь-ту,-- говорил дядя Зотей, оглядывая лошадь, покрытую сплошным слоем грязи.   -- За долгами отец посылал,-- коротко ответил Михалка, расправляя на себе смятый кожан, насквозь пропитанный холодной дождевой водой.-- В два-то конца все сорок верст сделал. А ты, дядя, выводи лошадь-то, больно заморилась...   -- Знамо дело, не так же ее бросить... Не нашли с отцом-то другого времени, окромя распутницы,-- ворчал добродушно Зотушка, щупая лошадь под потником.-- Эх, как пересобачил... Ну, я ее тута вывожу, а ты ступай скорей в избу, там чай пьют, надо полагать. К самый раз попал...   -- Так ты уж тово, Зотушка... Сперва выводи, а потому к столбу привяжи гнедка. Пусть хорошенько выстоится.   -- Ладно, ладно... Без тебя знаем. Ступай. Ученаго учить только портить.   Зотушка посмотрел на широкую спину уходившаго Михалки и, потянув лошадь за осклизлый повод, опять зашлепал по двору своими босыми ногами. Сутулая, коренастая фигура Михалки направилась к дому и быстро исчезла в темных дверях сеней. Можно было разслышать, как он вытирал грязныя ноги о рогожу, а затем грузно начал подниматься по ступенькам лестницы.   "Этакий медведь, этот Михалка!-- думал Зотушка, таская за собой тяжело шагавшую лошадь.-- Нет, чтобы дать дяде пятачок... А-ах, чтоб тебя разстреляло!"   Голова Зотушки с липкими жиденькими прядями волос, большим лбом, большими ушами, жиденькой бородкой, длинным носом и узенькими черными глазками трещала со вчерашняго похмелья по всем швам. Ныла каждая косточка, каждая жилка, и так воротило снутра, что Зотушка несколько раз начинал сердито отплевываться, приговаривая: "А-ах, Боже, мой... помилуй нас грешных! Ведь всего один пятачок. Поправился бы и шабаш. Ни-ни... Просил даве у старухи червячка заморить -- в шею выгнала... Нюша дала бы, да у самой денег нет. Эх, жисть!.." В душе Зотушки родилась слабая надежда, что авось, если выводить лошадь, ему вышлют стаканчик. А славный стаканчик есть у старухи, еще дедовский, граненый, с плоским донышком. Не чета нынешним, из которых щенка не напоишь! А дождь продолжал частить, мерно осыпая железную крышу дробившимися каплями; с потока глухо бежала вода, хлопая в старой деревянной кадочке. Осенний темный вечер наступил незаметно и затянул все кругом безпросветной мглой,-- угол навеса, под которым стояли поленницы дров, амбары, конюшни, флигелек, где у старухи Татьяны Власьевны был устроен приют для старух и где в отдельной каморке ютился Зотушка. Из мрака выделялся темной глыбой только большой старинный дом, глядевший на двор своими небольшими освещенными окнами. Зотушка мог видеть в окна, что чай уже отпили, когда в комнату вошел Михалка, потому что старуха ушла на свою половину. "Сам", т.-е. Гордей Евстратыч, сидел еще за столом, слушая болтовню черноволосой Нюши, которая вертелась около него мелким бесом. Старшая невестка Ариша, жена Михалки, сосредоточенно перемывала чайную посуду, взмахивая концом полотенца: сегодня ея очередь чаем всех поить.   -- Нет, видно, не вышлют...-- решил Зотушка, когда Михалка, не торопясь, выпил два стакана чаю и поднялся из-за стола.-- Вот тебе и утка с квасом!..   Против окна теперь стоял Гордей Евстратыч, хозяин дома и брат Зотушки; он степенно разглаживал свою окладистую бороду, красиво исчерченную выступавшей сединой. Михалка, видимо, отсчитывался ему в своей поездке, откладывая что-то на пальцах. В такт цифрам он встряхивал своими подстриженными в скобу волосами, а потом добыл из кармана пиджака потертый бумажник и вынул из него пачку засаленных кредиток. "Рублей тридцать будет",-- подумал Зотушка про себя и еще раз усомнился: вынесут ему стаканчик или нет. Ведь если по человечеству-то разобрать, так он уж столько времени вываживает лошадь, а на дворе вон какая непогода, всего промочило до нитки.   На этот раз Зотушка не дождался стаканчика и, выводив лошадь, привязал ее к столбу выстаиваться, а сам ушел в свою конуру, где сейчас же и завалился спать.   К ужину в небольшой проходной комнате, выходившей окнами на двор, собралась вся семья: Татьяна Власьевна, Гордей Евстратыч, старший сын Михалка с женой Лритней, второй сын Архип с женой Дуней и черноволосая бойкая Нюша. Гордей Евстратыч был вдовец, и весь дом вела его мать, Татьяна Власьевна, высокая, ширококостная старуха раскольничьяго склада; она строго блюла за порядком в доме, и снохи ходили у ней по струнке. Издали эта крепкая купеческая семья могла умилить самаго завзятаго поклонника патриархальных нравов, особенно когда все члены ея собирались за столом. Обеды и ужины проходили в торжественном молчании, точно совершалось таинство. Разговаривать могли только "сам" и "сама", а молодые должны были только отвечать на вопросы. Впрочем, для Нюши и старшей невестки Ариши делалось исключение, и оне могли иногда ввернуть свое словечко, хотя "сама" и подбирала строго каждый раз свои сухия, безцветныя губы. Сегодняшний ужин походил на все другие. Мужчины в однех ситцевых рубашках занимали одну половину длиннаго стола, женщины -- другую. Татьяна Власьевна была одета в свой неизменный косоклинный кубовый кафтан с желтыми проймами и в белую холщевую рубаху;