сердце как жертву, как сострадание стало искуплением, дружба — спасением, а любовь к Беатриче — жизнью будущего века.

Когда Данте писал «Новую жизнь», он принадлежал к кружку «новый сладостный стиль», кружку итальянских подражателей куртуазной лирики. Этот стиль требовал размышлять о любви как конечной цели человеческой жизни. Но была ли это любовь земная или небесная? Конечно, в «Новой жизни» видно, как Беатриче становится все более небесной и принадлежит уже не просто миру звезд, но миру божественного замысла о звездах. Вместе с тем, если сам Данте начал потом «Божественную комедию» из кризиса среднего возраста, блуждания в темном лесу неведения, вероятно, он признавал, что он с коллегами так и не смог найти истинную формулу любви. Возможно, канцоны мало годились для передачи нового содержания: в них много резвости, но мало вдумчивого чувства, и только прочное рифменное сплетение терцин «Божественной комедии» стало лестницей от земли на небо.

Переводчица «Новой жизни», профессор Мария Исидоровна Ливеровская (1879–1923), в девичестве Борейша, сестра футболиста Петра Борейши, потом уже во французской эмиграции создавшего Российское спортивное общество, одна из роковых женщин Серебряного века, мать четырех детей (один из них — знаменитый советский охотник и писатель А. А. Ливеровский), при этом крутившая безумные романы, один из них — с будущим нобелевским лауреатом химиком Н. Н. Семеновым, поэт-переводчик, знаток средневековых рукописей и средневековой музыки, гитаристка и певица, острый полемист, бравший все выигрыши в научных дискуссиях, — все время жалеешь, что знатоки Серебряного века так редко ее вспоминают. С фотографий на нас смотрит решительная женщина, в окружении зеркал и цветов, хозяйка и пленница изящества, при этом усердный историк и авторитетный профессор. Кроме «Новой жизни» Ливеровская перевела со старофранцузского средневековую сказку в стихах «Окассен и Николетт».

Влияние «Новой жизни» на русскую культуру ХХ века немалое. А. Блок собирался выпустить сначала «Стихи о прекрасной даме» как «Новую жизнь», с прозаическими экскурсами и комментариями, сообщающими читателям высший смысл любви, но после решил, что лирические высказывания сами за себя постоят. А Б. Пастернак первоначально хотел назвать роман «Доктор Живаго» «Нормы нового благородства», что удивительно напоминает о благородстве даже не как о главной теме, а как о воздухе «Новой жизни»: благороден тот, кто любит сердцем, а не только зрением и слухом.

В 1965 г. в СССР вышел новый перевод произведения, и кроме вступительной статьи Н. Г. Елиной книга включала комментарии тогда молодых, но уже выдающихся ученых С. С. Аверинцева и А. В. Михайлова. Этот комментарий стал первым богословским трактатом, легально вышедшим в советской печати, — научный долг потребовал объяснить основы средневекового богословия, значимые для произведения Данте, например представление о Боге как о причине всех вещей, что очень отличалось от механического представления причинности в материалистической философии. Этот комментарий стал одним из вдохновений для начавшихся тогда религиозно-философских поисков. Дантовское понимание страдания как катастрофы в канун мистического опыта вдохновения передано в строках Елены Шварц:

Как и в дантовском прообразе, у Елены Шварц соседствуют космологические и телесные метафоры, а ощущение своей слабости предшествует опьянению новой молодости и новой влюбленности. Этот пример среди многих других говорит, насколько близка нам небольшая книга Данте Алигьери, ближе многих позже написанных книг. Теперь она вновь с нами совсем рядом.

Александр Марков, профессор РГГУ и ВлГУ.

20 октября 2017 г.

Вступление

В той части книги памяти моей, раньше которой мало что можно прочитать, находится рубрика, гласящая: incipit vita nova — начинается новая жизнь. Под этой рубрикой я нашел начертанными те слова, которые имею намерение собрать в этой маленькой книжке, и если не все слова, то, по крайней мере, их значение.

Глава I

Уже девять раз после моего рождения обернулось небо света в своем вращении почти до прежней своей точки, когда моим глазам явилась впервые пресветлая донна моих воспоминаний, которую многие называли Беатриче, не зная, кого они так называют.

Она пробыла уже в здешней жизни столько, что за это время звездное небо подвинулось к востоку на одну из 12 частей градуса, так что она явилась мне на 9-м году своей жизни, а я ее увидел почти в конце моего девятого года^[1]. Она предстала предо мною одетая в благороднейший цвет, скромный и благопристойный, кроваво-красный, опоясанная и украшенная так, как подобало ее юному возрасту^[2].

И здесь я скажу: поистине, что дух жизни, обитающий в сокровеннейшей камере сердца, начал дрожать так сильно, что это отразилось ужасным образом в мельчайшем биении пульса, и, трепеща, сказал так: «Вот Бог сильнейший меня, который, придя, овладеет мною».

В эту минуту дух животный, обитающий в высоком покое, куда все духи чувств приносят свои восприятия, начал сильно удивляться и, обращаясь к духам зрения, сказал такие слова: «Вот явилось Ваше блаженство». И тогда дух естественный, обитающий в той камере, что управляет питанием нашим, заплакал и, плача, сказал так: «О, я несчастный! как часто впредь мне будут мешать». И с этих пор, я утверждаю, Амур завладел моей душою, которая тотчас же ему подчинилась, и начал проявлять надо мною столько власти и силы, в чем ему помогало мое воображение, что мне приходилось исполнять все его желания в полной мере. Он приказывал мне много раз, чтоб я старался увидеть этого юного ангела, и в отрочестве своем я часто искал ее увидеть, и так благороден и достоин похвалы был весь ее облик, что поистине о ней можно было сказать словами поэта Гомера: «Она казалась не дочерью смертного, но Бога»^[3].

И случилось, что образ ее, который постоянно был со мною, хотя Амур и властвовал над мною смело, обладал таким благородством, что ни разу не потерпел, чтобы Амур управлял мною без верного разумного совета в тех вещах, где такой совет мне полезно