гремящей книге Родослов,
Где каждый лист взнесен пучиной,
За каждой буквой сонм веков.
Наш Сад посребряет Луна, Позлащает горячее Солнце, Сиянье заоблачных слав, Изумруды для ствол-облекающих трав И листов Нам дарует свеченье нездешних морей, И хоть нет тем морям берегов, Можно в малое зреть их оконце, Что в душе раскрывается в малых озерах очей, В духе тех, кто, от вечного Древа Воспринявши цветочную пыль, Так покорен качанью зеленых ветвей, Как покорен ветрам легкозвонный ковыль, Где звучит — не звучит многозвучность напева. И сияет наш Сад, и цветет, И цветы голубые дает Хороводно-раскинутый Синь-небосвод. И с бессмертной усмешкой Адам Повествует о Еве пленяющей нам, Под раскидистой тенью единого Древа.
Над каждым колесом, на некой высоте, Был голубь, словно снег в нагорной красоте, Четверократный блеск над каждым, кто был там, Земное все — не то, а эти в высях — те, И можно с ними быть, и это видно нам.
Как быстры кони все. Как сказочен их вид. В очах у каждого был камень-маргарит. А тело — стройное, жемчужно-пышный хвост, У каждого из уст сияние горит, Как будто он испил от разнствующих звезд.
И гривою взмахнув жемчужною своей, Ярился каждый конь дрожанием ноздрей, А вождь крылатых тех держал в руке ключи, Всех жаждущих он мчал к нагорностям, скорей, Туда, где первый день, последние лучи.
Кругом него рдянились громы в обрывных разгневанных тучах, И семь золотых семизвездий как свечи горели пред ним, И гроздья пылающих молний цветами раскрылись на кручах, «Храните ли Слово?»— он молвил,— мы крикнули с воплем: «Храним».
«Я первый,— он рек,— и последний»,— и гулко ответили громы, «Час жатвы,— сказал Звездоокий. — Серпы приготовьте. Аминь». Мы верной толпою восстали, на Небе алели изломы, И семь золотых семизвездий вели нас к пределам пустынь.
По правую сторону, в одеяньи лучистом, Те, которых вся жизнь жива. Золотые их волосы в красованьи огнистом, Как под солнцем ковыль-трава.
Минуты отшедшие, не вспыхнувши золотом, Тяжелым упали свинцом. И в поле неполотом, и в сердце расколотом Все размножилось цепким волчцом.
Вы, время забывшие, вы Мира не видели, Хоть к Миру пиявка и льнет. Себя не украсивши, вы Солнце обидели, Вас Солнце, вас Ветер сомнет.
Глаза ваши мертвые как будто вы вделаны, Как будто они из стекла. И стрелами будут дела, что не сделаны, Зачем вас Земля родила?
Лежите в болотах гнилыми колодами, В жерле ненасытных котлов. Но к Солнцу — кто солнечный — веселыми всходами — Взойдет до жемчужных садов!
Когда раскрывались златые врата, Вступали пришедшие — в плен, Им выйти мешала назад красота Домов и сияющих стен.
Сиянье возвышенных стен городских, С числом их двенадцати врат, Внушало пришедшему пламенный стих, Включавший Восход и Закат.
В стенах золотилось двенадцать основ, Как в годе — двенадцать времен, Из ценных камней, из любимцев веков, Был каждый оплот соплетен.
И столько по счету там было камней, Как дней в семитысячьи лет, И к каждому ряду причтен был меж дней Еще высокосный расцвет.
Там был гиацинт, и небесный сафир, И возле смарагдов — алмаз, Карбункул, в котором весь огненный мир, Топаз, хризолит, хризопрас.
Просвечивал женской мечтой Маргарит, Опал, сардоникс, халцедон, И чуть раскрывались цветистости плит, Двенадцатиструнный был звон.
И чуть в просияньи двенадцати врат На миг возникали дома, Никто не хотел возвращаться назад, Крича, что вне Города — тьма.
И тут возвещалось двенадцать часов С возвышенных стен городских, И месяцы, в тканях из вешних цветов, Кружились под звончатый стих.
И тот, кто в одни из двенадцати врат Своею судьбой был введен, Вступал — как цветок в расцветающий сад, Как звук в возрастающий звон.
ДРЕВО
Наш Сад есть единое Древо, С многолиственным сонмом ветвей Его насадила лучистая Ева, В веках и веках непорочная Дева, И Жена, И Матерь несчетных детей.Наш Сад посребряет Луна, Позлащает горячее Солнце, Сиянье заоблачных слав, Изумруды для ствол-облекающих трав И листов Нам дарует свеченье нездешних морей, И хоть нет тем морям берегов, Можно в малое зреть их оконце, Что в душе раскрывается в малых озерах очей, В духе тех, кто, от вечного Древа Воспринявши цветочную пыль, Так покорен качанью зеленых ветвей, Как покорен ветрам легкозвонный ковыль, Где звучит — не звучит многозвучность напева. И сияет наш Сад, и цветет, И цветы голубые дает Хороводно-раскинутый Синь-небосвод. И с бессмертной усмешкой Адам Повествует о Еве пленяющей нам, Под раскидистой тенью единого Древа.
СЕДЬМЫЕ НЕБЕСА
Когда раскрылись нам Седьмые Небеса, Когда под звонкий гул златого колеса, Промчались в высоте толпы крылатых птиц, Мы чувствовали все, что светит нам краса Непризрачных существ, нездешних колесниц.Над каждым колесом, на некой высоте, Был голубь, словно снег в нагорной красоте, Четверократный блеск над каждым, кто был там, Земное все — не то, а эти в высях — те, И можно с ними быть, и это видно нам.
Как быстры кони все. Как сказочен их вид. В очах у каждого был камень-маргарит. А тело — стройное, жемчужно-пышный хвост, У каждого из уст сияние горит, Как будто он испил от разнствующих звезд.
И гривою взмахнув жемчужною своей, Ярился каждый конь дрожанием ноздрей, А вождь крылатых тех держал в руке ключи, Всех жаждущих он мчал к нагорностям, скорей, Туда, где первый день, последние лучи.
ЗВЕЗДОЛИКИЙ
Лицо его было как Солнце — в тот час когда Солнце в зените, Глаза его были как звезды — пред тем как сорваться с Небес, И краски из радуг служили как ткани, узоры, и нити, Для пышных его одеяний, в которых он снова воскрес.Кругом него рдянились громы в обрывных разгневанных тучах, И семь золотых семизвездий как свечи горели пред ним, И гроздья пылающих молний цветами раскрылись на кручах, «Храните ли Слово?»— он молвил,— мы крикнули с воплем: «Храним».
«Я первый,— он рек,— и последний»,— и гулко ответили громы, «Час жатвы,— сказал Звездоокий. — Серпы приготовьте. Аминь». Мы верной толпою восстали, на Небе алели изломы, И семь золотых семизвездий вели нас к пределам пустынь.
ПРОРОЧЕСТВО БОЖЬИХ ЛЮДЕЙ
По левую сторону, в одеянии страшном, Души грешные, сумраки лиц. Свет и тьма выявляются, как в бою рукопашном, Все расчислено, падайте ниц.По правую сторону, в одеяньи лучистом, Те, которых вся жизнь жива. Золотые их волосы в красованьи огнистом, Как под солнцем ковыль-трава.
Минуты отшедшие, не вспыхнувши золотом, Тяжелым упали свинцом. И в поле неполотом, и в сердце расколотом Все размножилось цепким волчцом.
Вы, время забывшие, вы Мира не видели, Хоть к Миру пиявка и льнет. Себя не украсивши, вы Солнце обидели, Вас Солнце, вас Ветер сомнет.
Глаза ваши мертвые как будто вы вделаны, Как будто они из стекла. И стрелами будут дела, что не сделаны, Зачем вас Земля родила?
Лежите в болотах гнилыми колодами, В жерле ненасытных котлов. Но к Солнцу — кто солнечный — веселыми всходами — Взойдет до жемчужных садов!
ДВЕНАДЦАТИВРАТНЫЙ
И город был чистый и весь золотой, И словно он был из стекла, Был вымощен яшмой, украшен водой, Которая лентами шла.Когда раскрывались златые врата, Вступали пришедшие — в плен, Им выйти мешала назад красота Домов и сияющих стен.
Сиянье возвышенных стен городских, С числом их двенадцати врат, Внушало пришедшему пламенный стих, Включавший Восход и Закат.
В стенах золотилось двенадцать основ, Как в годе — двенадцать времен, Из ценных камней, из любимцев веков, Был каждый оплот соплетен.
И столько по счету там было камней, Как дней в семитысячьи лет, И к каждому ряду причтен был меж дней Еще высокосный расцвет.
Там был гиацинт, и небесный сафир, И возле смарагдов — алмаз, Карбункул, в котором весь огненный мир, Топаз, хризолит, хризопрас.
Просвечивал женской мечтой Маргарит, Опал, сардоникс, халцедон, И чуть раскрывались цветистости плит, Двенадцатиструнный был звон.
И чуть в просияньи двенадцати врат На миг возникали дома, Никто не хотел возвращаться назад, Крича, что вне Города — тьма.
И тут возвещалось двенадцать часов С возвышенных стен городских, И месяцы, в тканях из вешних цветов, Кружились под звончатый стих.
И тот, кто в одни из двенадцати врат Своею судьбой был введен, Вступал — как цветок в расцветающий сад, Как звук в возрастающий звон.