впечатлению что-то недоброкачественное. Пьянь или шпана.

Сказал неожиданно злобно, и Ирина вспомнила, как единственный раз привела Кольчеца на какой-то служебный междусобойчик. Сто лет назад. Кольчец распустил павлиний хвост и трещал не умолкая, никому слова вставить не давал. Запомнились завистливые восторги сослуживиц и темный неподвижный взгляд Саши из угла, где молча просидел весь вечер.

— А у моей Ленки девичья фамилия Каженова, ну и что это значит? — тихо спросил Митя.

— Каженова, это… — Саша осекся, — Каженова… она белоруска?

— Не, по соседству, из Щорса, украинка. Ирина Федоровна, может, ее облучило, она ведь у родителей была, а до Чернобыля меньше сотни, может, облучение это? — тоскливо спросил Митя.

— Я говорила с Дубовым, он сказал, что по его части все нормально, — повторила Ирина уже в который раз. — Мне тоже кажется, что в нейрохирургию ее надо.

— А звали зачем?

— Да так… помехи какие-то были, сейчас нет.

— Но ведь ваш пациент в другом корпусе. Помехи вполне возможны, включили где-нибудь рентген. Да, Александр Игнатьевич?

Саша не отозвался.

Откинувшись на спинку кресла, он смотрел в пространство.

— Митя, вы вот что… у Коновалова работает моя подруга, я дам вам ее домашний телефон, поговорите с ней.

Покосившись на погруженного в размышления Сашу, она написала телефон. Митя взял бумажку, сунул в карман.

— Я пошел. Завтра зайду, ладно? А то сегодня действительно не до чего, сегодня меня к ней не пустили…

Ирина пила остывший кофе, стараясь отхлебывать и глотать бесшумно. Присутствие Саши, вот так — наедине, как всегда, тяготило ее. Как всегда, казалось, что он медлит, не решается произнести что-то непоправимо тяжелое.

— Что вы ему голову морочите какой-то подругой, — тихо сказал Саша, — какая подруга, при чем здесь подруга? Каженова — это от «скаженной», то есть сумасшедшей по-украински.

«Сам ты сумасшедший», — хотелось сказать Ирине, но промолчала.

Наталья распахнула дверь.

— Господа! Потрясающая новость! Две потрясающие новости! Первая — менее потрясающая, прямо из недр дирекции. Вы, Ирина Федоровна, и вы, Александр Игнатьевич, через три дня отбываете в Питер на международный симпозиум, тема… не имеет значения, я ее не поняла, да и вы, наверное, не поймете. Проживание в гостинице «Ленинградская», проезд в СВ, теперь дело за погодой. Как я вам завидую! Шведский стол, Большой драматический, прогулки вдоль Невы, кофе на Литейном — да, ленинградская болезнь, не забывайте о ней.

— Что это за ленинградская болезнь?

— Их несколько, Ирина Федоровна. Некоторые вам не грозят, а вот водичку из крана пить низзя. Последний раз я чуть не загнулась. Один мэн на «тойоте»…

— Ну ладно, давай вторую новость.

— Вторая… держитесь крепче.

— Держусь.

— Я всех нас записала в турпоездку в Ю-эс-эй.

— Ты что, с ума сошла? Кто тебя просил? — холодно поинтересовался Саша.

— Не хочешь?

— Не хочу.

— Вот это да! А я-то старалась… Выходит, зря… Ну тогда я тебя вычеркиваю.

— Я сам себя вычеркну.

Саша резко поднялся.

— Крэзи, — крикнула ему вслед Наташа, — путевка со скидкой, научный обмен! Но мы с вами едем, Ирочка, да? Едем! — Она обняла Ирину, овеяв сложным ароматом дезодоранта, шампуня, кремов и духов «Пуассон».

— Это же дорого, наверное.

— Неважно. Возьмем в долг. Такие поездки окупаются.

— Как?

— А вот этот вопрос я беру на себя. Разве вы забыли, что Америка — страна проживания многих моих друзей и… Леонида Осиповича.

— Откуда знаешь?

— Ирина Федоровна, да очнитесь вы, наконец. В стране перестройка, гласность, демократия, все пишут друг другу и ездят туда-сюда, сюда-туда. У трех вокзалов появились малолетние проститутки, в гостинице «Ленинградская» открыто казино, брачные объявления печатают газеты, в подземном переходе на Пушкинской продают порнолитературу, средства массовой печати пропагандируют оральный секс, а вы всё — белый верх, черный низ, умри, но не дай поцелуя без любви, четвертый сон Веры Павловны, помните? Сон-то сбылся! Свободные люди свободно любят друг друга, свобода сексуальным меньшинствам! Дадите завтра ключик?

— Ты же только «Муму» читала… А твоя гарсоньерка?

— Я же говорю, квартиры теперь сдаются только за валюту. Помогите перезимовать. Через месяц-два у меня будет своя хатка на Аэропорте.

— Тебе ключи на когда?

— Ну, думаю, с четырех до семи. В восемь у меня свидание с герром Франком, помните, такой длинный из Мюнхена, занимается медицинской генетикой. Кстати, он тоже едет в Питер. Там и увидитесь.

— А ты почему не едешь?

— А у меня родители строгие, они меня с чужим дядей не отпустят. Вот съезжу в Америку, потом в Тбилиси, потом… ауф-видерзеен — и в Мюнхен.

— В Тбилиси зачем?

— Хочу сделать герру Франку подарок, а запечатывают лучше всего в этой неспокойной нынче республике.

— Наташа…

— Ну ладно, не сердитесь, Вера Павловна, давайте я для вас что-нибудь хорошее сделаю.

— В четвертом есть у тебя кто-нибудь?

— Есть.

— Меня интересует один больной. Все, что известно о нем. Все, все, все…

— Этот тот, который сейчас на проводе?

— Да.

— Я пошла?

— Прямо сейчас?

— А когда же? Давайте номер истории болезни.

* * *

Ошеломило упоминание имени Лени. Что это означало? Она знала об их отношениях? Или она сама спала с Леней?

И потом, эта турпоездка. Ни к чему она. Начнут копаться в прошлом. Всплывет та история, никуда не пустят, одни хлопоты.

Увидеть Леню. Наталья наверняка знает, как его найти. Сказала это открытым текстом.

Увидеть Леню через тысячу световых лет. Они оба стали другими людьми. Увидеть другого Леню! Кажется, это единственный человек в мире, которого она не может представить другим.

Вошел мрачный Саша. Молча уселся у своей панели. Ирина включила монитор, зарядила программу. Пора заняться послойными снимками.

Принтер отпечатал: «Emotions. Words».

Теперь можно просто разглядывать экран. Умница «англичанин», сам все сделает.

Компьютер дал первый слой. Большое красное пространство, фиолетовое пятно.

Связи отсутствуют. Дальше…

Леня рассказывал, что очень хотел подойти к ней, в первый же день, но что подойти к ней и заговорить было очень трудно.

— Ты была какой-то деревянной, а мне так хотелось зарыться, как говорил поэт, «в теплое, женское». Я стоял перед пропастью, и меня неудержимо тянуло в нее, остановить могла только любовь. Да где ее взять? Я смотрел на тебя со стороны: из окна, смотрел, как ты гуляла в расшитой дубленке с какой-то теткой, и вот эта гуцульская дубленка, твое нежнозагорелое на зимнем солнце ясное лицо