местности.

— Благодарим за внимание, но до сих пор нет ни гонцов, ни привязанного вами проекта.

— А это не наша забота. Мы свое сделали. Обратитесь в институт Главкорма. Мы направили ваших гонцов туда, чтобы выяснить, есть ли корма в районе постройки коровника.

В Главкорме председателю колхоза ответил гладко причесанный мужчина:

— Все в порядочке, уважаемый товарищ. Строить коровничек мы разрешили. Корма в окрестностях коровника у вас есть. Дело теперь за институтом Главоползень. Если он разрешит, стройте на здоровьице. Разводите буренок.

В Главоползне ответ дал непричесанный мужчина:

— Да! Горных оползней в вашей лесисто-болотистой области по нашей картотеке не числится, и санкция на постройку коровника вам дана. Дело теперь за Главвулканземтрясом. Если он…

— Помилуйте! — изумился председатель. — Какие на Брянщине вулканы! Какие землетрясения! Да вы в своем уме?!

— Не спорьте, гражданин. В наше время все возможно. Сейчас все тихо, спокойно, а завтра «бах!» — и под коровником взорвался вулкан. Кто тогда за это ответит? Кого возьмут за хомут?

В Главвулканземтрясе, куда незамедлительно прибыл председатель, низенький старичок с очками на лбу заглянул в карту межобластных вулканов и обнадеживающе объявил:

— Стройте, милейший, смело. В Брянском районе на ближайшие сто лет ни вулканов, ни землетрясений не предвидится. Дело теперь за Главкороедом. Вот если он не обнаружит в ваших стройматериалах древесного грибка и короеда, возводите коровник смело.

— Какое дерево? Какой грибок? — взмолился Антон Антонович. — Ведь коровник планировался из бетона.

— Не имеет значения, милейший. Дерево или бетон. Порядок есть порядок. Ступайте в Главкороед.

В Главкороеде сказали:

— В доставленном вашими представителями полене короед не найден. Грибок тоже. Будьте здоровы! Обращайтесь теперь за разрешением в Главфундамент, Главкрышу, Главтрубу, Главпотолок, Главзабор и так далее.

Сокращая поиски, Антон Антонович направился в одну из предпоследних названных ему инстанций — в Главмузфонд, где надлежало получить приложение к проекту — песню о коровнике, и, к величайшей радости, застал там своих запропавших ходатаев. Он с трудом узнал их. Кондрат и Панкрат обросли длинными бородами и до того были утомлены, исхудали, что, казалось, дунь ветер — и они упадут. Однако держались кумовья сравнительно бодро. Нагруженные рулонами, поленьями для апробаций, листами бумаг, поддерживая друг друга, они шатко спускались по широкой лестнице Главмузфонда и осипло напевали:

— Дорогие мои! — раскинул руки Антон Антонович, — Что ж вы тут?.. Зачем? Да ведь коровник уже построе-ен.

Панкрат и Кондрат председателя не узнали. Они несли проект коровника куда-то на новое согласование и пели:

На собачьей ноге

Встреча была нежданной. Он выскочил из ельника на поляну, где я собирал грибы, длинный, тощий, изможденный, в мокром по пояс плаще, что-то выискивая, высматривая на густой росе. В глазах его светилась радость и великое желание кому-то угодить.

Увидев меня, он оторопело остановился и, запальчиво дыша, воскликнул:

— А-а! Костя, привет! Сто лет, сто следов! Слыхал, слыхал о твоем житье-бытье. Жена доярка. С утра до темна с буренками, с бидонами… Сочувствую. Бывай здоров! Побежал.

Я схватил своего друга детства за рукав (как-никак два года не видел его); шел слух, что Савка получил в городе квартиру, женился. Тесть купил ему автомобиль…

— Постой! Куда мчишь? Посмотри вон, как танцуют «Еньку» журавли. Расскажи, что нового? Как живешь?

— Некогда. Тороплюсь. Не до журавлей. Но, пожалуй, кратко проинформировать могу. Получил отдельную… Газ. Ванна. Провод мусора… Женился. Жена во! — Он показал большой палец. — Не чета твоей. Красавица. А любит во-о! Не успеешь на порог, как ласточкой к тебе. В мягком халатике, щеки горят. «Ах, Саввочка! Как я соскучилась, как ждала! Готовь скорее ужин. За столик прошу». А после ужина…

Он оглянулся по сторонам и, как бы убедившись, что никто не подслушивает, никого вблизи нет, торопясь, продолжал:

— А после ужина я в ее фартучке мою посуду, а она мне журнальчик, газетку вслух… или расскажет хохмочку какую, изящную ножку поднимет в ажурном чулке. И веришь ли? Придешь усталый как черт, ног под собой не чуешь, как барбос. А увидишь улыбку, ножку ее и… враз крылья за спиной, усталость с плеч. Все под руками горит. И посуду перемоешь, и взобьешь перину, и выгладишь бельишко, и вытрясешь половики… Нет, нет, это совсем не то, что твоя горькая жизнь. Ах, Костя, Костя! Жаль мне тебя. До слез жаль. Несчастный ты человек. Страдалец судьбы. Ни внимания, ни любви…

Он тяжко вздохнул, прижал меня к плечу, отстранил, вопрошающе глянул в глаза.

— Ты скажи: она, Гланька твоя, хоть раз тебе спела? Ну так, чтобы специально для тебя? Арию или лирический романс. Ну, что-нибудь такое: «Ах, поцелуй ты меня, поцелуй! Обласкай, обогрей, поскорей…» — живо пропел он.

— Нет, не пришлось. Не до романсов, знаешь. Хозяйство… Скот.

Савка щелкнул языком.

— Ц-ц. Жаль. Да что с нее взять? Деревня. Только на свадьбах орут. А у моей вон два курса консерватории. На роялях — любой романс. А послушал бы, как поет. Желна! Иволга!!! Для меня готова сутками петь.

— Неужели?

— Ни капли не вру. Все как есть. Рассказал бы, да тороплюсь. Надо бежать.

— Ну, хоть вкратце, — попросил я.

— Вкратце? А вкратце, брат, так. Приду с работы, а Симочка уже за пианино сидит. «Саввочка! Милый, такой, сякой. Сейчас ты будешь мыть пол, а я тебе спою! Новую песенку разучила специально для тебя. А ну-ка, начнем». И вот ты, влюбленно глядя на милое создание, с радостью берешь швабру, тряпку и начинаешь. А она тебе в такт движениям швабры неявным голоском: «Ой, волны пенятся, мачты кренятся, ветер гонит облака… Что ж ты маешься, тилипаешься, перестань валять…» Гм-м, да. И так далее и тому подобное. Вот так-то, Костенька. Так-то, друг мой. Будь здрав! Желаю и тебе того же. Адью! Побежал.

— Но куда же ты? Скажи хоть, куда бежишь?

— На охоте мы с ней. На пару. Она с ружьем возле «Москвича», а я… зайцев ей загоняю. Гав-гав, гав-гав…

Савка согнулся по-собачьи и, выискивая след, кинулся через кусты.

Волшебный стимулятор

Дед Фетис любил ходить в сельский клуб. Дождь ли, снег ли, а