горюйте, дедушка. Будет вам с бабкой самовар». — «Откель же ему быть? — отвечаю. — На дороге они не валяются. Их и днем с огнем теперь не найдешь». — «А уж это не ваша печаль, мол. Коль наш брат туляк подковал блоху, то самовар мы сработаем враз». И верно. Сходил паренек на луг, где баталия шла, потом в кузне малость молотком поклацал и приносит: «Получай, дед, чудо-самовар! Пей чаек на здоровье, поминай туляка».
Все селяне нашли, что первая реликвия Митяя, как образец солдатской выдумки и мастерства, достойна комнаты боевой славы. Эта оценка ободрила старика, и он, как продавец, у которого ходко пошел товар, начал торопко выкладывать свои фронтовые трофеи — фляжку, ложку, вещмешок, с дарственной надписью котелок и наконец поставил рядом с чудо-самоваром жестяную печку, извлеченную из фронтовой землянки.
— Все, дедок? — спросил офицер.
— Погодь малость. Еще реликвий есть, — отозвался Митяй. — Только он другого сорту. Особливой, так сказать, диспропорции, на манер кого мутузили и как.
Митяй покопался в своем волшебном узле и вытащил ржавую каску с рожками.
— Вот это, стало быть, експонат номер один. Каска господина фетфебеля, прошитая нашим гвардии снайпером. Вдовая Дарья, еще когда малец был, применяла сию посуду взамен ночного горшка, а после я подобрал как експонат.
Офицер осмотрел каску.
— Не годится, дедок. Такими дырявыми касками хоть пруд пруди. И сейчас еще валяются по кустам.
— Жаль. Осечка вышла. Но ничего. Ничего. У меня взамен другая вещица есть. — И старик протянул офицеру увесистую скалку. — Личное оружие моей старухи. Им она собственноручно обера укокошила. На месте преступления тюкнула, то есть когда в курятник лез.
— Браво, дед! Молодец! — воскликнул офицер. — Поклон и благодарность вашей старухе.
В зале вспыхнул гул одобрения. Кто-то крикнул:
— Был такой случай! Только звание дед поднапутал. Не обер-лейтенант то был, а солдат-эсэсовец.
— Не велика ошибка! — крикнул в ответ офицер. — Все равно одним куроедом меньше стало. Давайте, дедок, что еще есть?
— Кончается мой трохвей… Кажись, иссякает. Ах, какая беда! Неужто бабка шкоду учинила, пустила в расход? Ведь помню, сюда сложил. Тут была. А-я-яй…
Митяй лихорадочно шарил по углам, закромкам узла, досадуя, охал, вздыхал, но вдруг обросшее белой бородой лицо его солнечно засияло.
— Вот он! Вот он, голубчик, мой главный експонат! Уберегся. Цел, целехонек лежит.
Митяй развернул тряпицы и, высоко подняв за рыжие подтяжки облинялые брюки с лампасами, воскликнул:
— Штаны его высочества господина генерала от емпантерии! Потерял в бегах при отступлении. Полагаю, что сел по нужде, а тут справа гвардейские танки, слева — партизаны, и дай бог ноги в одних подштанниках.
— Где вы их взяли? — спросил офицер.
— На калужском большаке, сынок. Как раз где ваши танки шли. Бабка хотела брючишки на помело. А я дал запрет. «Не смей, говорю, стара, зничтожать вещевой доказ. Внуки подрастут — покажем. Пусть знают, как их отцы гнали от Москвы фашистского зверя. Да и разным реваншам напомним: «Не мыльтесь, господа. Бриться не придется. Вспомните лучше, где растеряли свои штаны».
— Спасибо, дедок! — пожал руку Митяю офицер. — С благодарностью принимаю ваш экспонат.