говорили: «сколько проживет, столько проживет». Продлевать мучения никто не собирался, это…

Договорить он не успел. Пальцы пленника, слабо сжимающие кусок стекла, дернулись, проехались по краю, оставляя после себя кровавый след, и рука скатилась вниз, обдирая запястье об острые углы битого кирпича, бессильно повисла, роняя жирные яркие капли на бетонный пол.

Амир осторожно отвел назад прядь засаленных волос, прижал пальцы к шее, трогая пульс.

— Нихера не понятно, — буркнул он спустя какое-то время. — Но вроде есть.

И тут же в подтверждение его слов густые смоляные ресницы, слипшиеся от слез и грязи, дрогнули.

Парень сделал короткий судорожный вздох, больше похожий на задушенный всхлип, и дернулся.

— Вроде живой, — пробормотал Матвеев, тоже присаживаясь рядом. — Но недолго ему осталось, это ясно.

Кинув на него презрительный взгляд, Амир приподнял безвольно висящую руку пленника, рассматривая порез, и вдруг длинные тонкие пальцы шевельнулись, попытались выскользнуть, и мужчина сильнее сжал их в руке, не позволяя забрать. Перехватил запястье, чтобы наверняка…

Парень вдруг достаточно сильно дернулся, сжал пальцы в кулак, но вскоре силы покинули его, и он, горестно вздохнув, расслабился, прекратив бороться.

— Эй, ты слышишь меня? — позвал Амир, удерживая бледную руку в своих ладонях, будто пытаясь согреть.

Черные ресницы пленника затрепетали, а потом веки резко распахнулись, резанули по нервам Амира острыми гранями голубого льда многовекового айсберга.

Парень впился в него таким взглядом, что захотелось отшатнуться, а лучше вообще уйти из комнаты, столько ярости и боли было в этих глазах.

— Если ты понимаешь, что я говорю, моргни, — взяв под контроль свой голос, произнес мужчина, все еще удерживая холодную руку пленника, ощущая, как с каждой секундой она становится все теплее и теплее.

Сухие потрескавшиеся губы дрогнули, будто пытаясь изобразить улыбку. Взгляд устремился сперва куда-то в сторону, на дверь, потом прошелся по лицам других присутствующих, и остановился на Амире.

Голубые глаза глядели прямо на него так долго, что в душе у мужчины что-то нехорошо шевельнулось, заскользило гадкими порочными змеями, нашептывая, что паренек, должно быть, уже умер, но потом…

Пленник моргнул, снова судорожно вдохнул и снова дернул уголками губ, то ли пытаясь улыбнуться, то ли пытаясь что-то сказать.

— Ну, правда, Амир Ахматович, зачем заставлять его мучиться? — трусовато тявкнул за спиной Матвеев, и Амир не выдержал.

— А о чем ты думал раньше? Нужно было пристрелить его на месте, а не позволять своим… — с трудом подавив вспышку гнева, он замолчал, плотно зажмурившись. А когда собрался с силами и открыл веки, понял, что голубые глаза пленника все это время неотрывно следили за ним, считывая эмоции. Парень не был профессионалом, высококвалифицированным психологом и стратегом. Он был слишком молод для подобного, но этот взгляд… — Нужна «скорая». Николай, вызови тех частников, которым мы звонили, когда у матери было давление.

Телохранитель коротко кивнул и выудил из кармана телефон, удалился в дальний конец комнаты.

— Как «скорую»? Он же… — слабым голосом пробормотал Матвеев, но Амир перебил его. Махнул рукой, заставляя заткнуться, и снова наклонился к пленнику.

— Мы вызовем врачей и выставим охрану, но если ты кому-нибудь в больнице попробуешь рассказать, что здесь произошло и кто это с тобой сотворил, я лично убью тебя. Моргни, если понял.

Остановившийся взгляд парня стал таким колючим, что и так стало ясно, — понял.

Только моргать все равно он не собирался.

И снова глубокий вдох, снова попытки освободить руку, снова едва заметное движение губ…

Но теперь до ушей Амира донеслось слабое неразборчивое бормотание.

— Что? — он наклонился низко-низко, пытаясь расслышать слова.

— Уб…

— Чт?..

— Убей. Меня. Нахрен, — раздельно произнес парень, а потом потерял сознание.

***

Душа у Амира была черная. Если бы отец дожил до этих дней, он бы непременно отрекся от сына, даже невзирая на то, что Амир всеми силами всю свою жизнь, а это уже больше тридцати лет, со своей гнилой натурой боролся. Он бросал все и уходил в горы молиться и просить прощения за грехи, он запирал себя в доме, он разговаривал со старейшинами, пытаясь найти лекарство от своего недуга, но ничего не мог поделать с собой.

Он любил мужчин, он любил власть, он любил себя.

Вожделение этого составляло его всего, и ни молитвы, ни отчуждение, ни советы не помогали. Не помогла и женитьба на прекрасной молодой девушке, с которой он мог лечь в постель, только фантазируя о всяких непотребствах, за которые ему было стыдно и до, и во время, и после.

Душа у Амира была настолько черная, что люди, которых он представлял себе в такие моменты, были покорны ему и беспрекословно подчинялись извращенной воле. Были его собственностью.

И кто знает, чем бы все это кончилось и какое наказание последовало бы, если б верная супруга не оказалась плодовитой, родив от Амира двоих дочерей и сына.

Его семья была надежным прикрытием его грязного секрета, а с возрастом чувство вины несколько притупилось, вера отошла на второй план, и деньги стали главной целью существования, раздвигая границы морали, и то, что раньше казалось непростительным, теперь Амир оправдывал своей природой, мол, если Аллах создал его таким… Видит Аллах, он пытался. Много лет пытался бороться со своей натурой.

Но душа от того чище не становилась, и появление в его жизни голубоглазого пленника лишь заляпало ее очередным мазутным пятном.

Парень не так сильно боялся его, как Амир сам себя. Внутри все просто сжималось от ужаса, когда он ехал в своем джипе за «скорой». Один из телохранителей был за рулем, другой сопровождал пленника, контролируя, чтобы тот вдруг не сморознул чего в бреду.

— Ник, завтра выясни у Матвеева имена всех, кто… ну ты понял, и в расход. Убедись, что они усвоили урок, — произнес он, когда машина остановилась во дворе больницы.

Телохранитель коротко кивнул, наблюдая за тем, как из кареты «скорой помощи» вывезли каталку с лежащим на ней пареньком и торопливо вкатили в распахнутые двери.

Охранник, которому Амир поручил