Семьи.

— Семи Нациям хватает людей. Но у моего партнера тоже есть свои интересы.

— Сколько платят?

— Две тысячи международных кредитов.

Ясуо остолбенел. На эти деньги можно было прожить месяц в одном из центральных секторов, а в Сумеречном — и все три. Хорошие деньги. Просто отличные деньги. Но Семь Наций? С ними стоило связываться разве что от безысходности.

— В чем заключается работа?

Йи ухмыльнулся.

— Для тебя — ничего сложного: придется как следует поработать мечом.

— Не знаю, — Ясуо с силой потер шрам на переносице. — Я должен подумать.

— Конечно, — сказал Йи, поднимаясь. — Ты знаешь, как со мной связаться.

Прихватив маску со стола, он развернулся, чтобы уйти. Ясуо посмотрел ему вслед, но так и не решился окликнуть, и Йи очень скоро скрылся в толпе.

Ясуо глянул в свою миску — рамэн остыл, поверхность бульона подернулась жиром. Он взялся за ложку, сделал первый глоток и понял, что совсем не чувствует вкуса.

Небо над портом было затянуто плотным слоем облаков, мягко подсвеченных снизу городскими огнями: красным и оранжевым — над P-сектором, зеленым и желтым — над восточной частью Агломерации, холодным белым, с мечущимися пятнами прожекторов, — над Стрингом. И только над Сумеречным сектором небо было темно: центральное освещение здесь отключили давным-давно, а света, самостоятельного проведенного жителями старого порта, хватало только на то, чтобы освещать их импровизированные дома. Некоторые расщедривались и вывешивали у дверей фонари, подключали к своим генераторам гирлянды, перекинутые над проездами или обмотанные вокруг стоек навсегда замерших подъемных кранов.

Темнота правила старым портом, но свет огрызался и то тут, то там вырывал у нее куски: то полукруг асфальта, пересеченный линией никому не нужной уже разметки, то — ребристый бок контейнера с распластанным драконом, намалеванным поверх логотипа “BWT”, то конус воды, выхваченный береговым прожектором.

Той ночью Ясуо так и не смог уснуть.

Тесное помещение, которое он делил с пятью другими людьми, действовало ему на нервы. Соседи ворочались на своих матрасах, храпели, сопели, вздыхали, бормотали во сне, за стеной кто-то громко трахался. Отверстий, проделанных в стенах контейнера, не хватало, и воздух, застоявшийся, спертый, тяжелый от дыхания шестерых мужчин, с трудом проникал в легкие. Пролежав без сна почти два часа, Ясуо поднялся, пробрался к выходу, перешагивая через спящие тела, и по приваренной к наружной стене лестнице взобрался на крышу.

Отсюда, с высоты третьего яруса, Сумеречный сектор казался темным, плоским и совершенно пустым. Никакого сравнения с яркими огнями старого заунского порта и вечной сутолокой ионийского гетто, в которых прошла большая часть жизни Ясуо! Воспоминания отозвались неожиданно острой болью, он даже удивился — казалось бы, давно уже смирился с тем, что прежняя жизнь потеряна навсегда.

Но некоторые вещи, давно уже ставшие частью тебя, не так-то просто отпустить.

Ясуо с детства рос с мыслью, что проведет жизнь в служении своей Семье — как его отец, как дед, как дед его деда. Он с молоком матери впитал Кодекс, свод правил, по которому жили поколения его предков, и старался следовать ему, когда только мог. Он был старателен в обучении, храбр в бою, верен в дружбе, чист в любви и почтителен в служении, но он совершил ошибку, одну единственную ошибку, перечеркнувшую все, что он сделал правильно.

Он не смог умереть.

В самом начале своего изгнания, Ясуо раз за разом перебирал подробности того дня, когда вся его прежняя жизнь пошла прахом. Будто наркоман, знающий, что с каждой новой дозой причиняет все больше вреда своему организму, но неспособный отказаться от пагубной привычки, он проматывал в голове события, обдумывал свои действия, пытался понять, действительно ли он попустился своей честью, нарушив кодекс, но раз за разом приходил к одному и тому же выводу: преступления не было.

Ясуо был в группе, призванной обеспечивать безопасность одного из старейшин, Змея, и его женщины, Тэнг, на переговорах с «Зетой». Но зауниты, похоже, решили, что узкоглазые не стоят того, чтобы тратить на них время и слова, и куда проще будет занять спорную территорию силой. Когда на них напали, Ясуо сражался так хорошо, как мог, головорезы «Зеты» добрались до Змея не раньше, чем он рухнул на пол.

Позже Йи сказал, что Ясуо был мертв как минимум несколько минут, — погиб, как должно, смертью настоящего воина. А потом случилось чудо — злое, никому не нужное, жестокое чудо — вшитая в организм медицинская система смогла перезапуститься, заставила сердце снова забиться, легкие — задышать. Он не умер по дороге в госпиталь, он не умер в реанимации, не умер в постоперационной палате. Он пришел в себя.

И когда Ясуо открыл глаза, вместо открыток и цветов на прикроватной тумбочке его ждал ритуальный кинжал: он не справился со своим заданием — Змей был мертв, и Семья хотела, чтобы он совершил самоубийство.

Ясуо так до сих пор и не понял, почему он не сделал этого в тот же момент, как взял кинжал в руки. Поступи он так, все бы тогда и кончилось — быстро и совершенно правильно. Но Ясуо подумал о том, что уже погиб, а значит, его долг выполнен, и ему не обязательно убивать себя второй раз — и рука его дрогнула и пальцы разжались.

А потом был суд, и мастер Шен, оглашающий приговор, и презрение в глазах семьи, в глазах друзей, и только на одном лице он прочел понимание — Йи был единственным, кто не отвернулся от него в тот день.

Он был лишен фамилии, звания и имущества. Он был изгнан из Семьи без права возвращения: появление на подконтрольной Трем Семьям территории каралось немедленной смертью, а убивший предателя получил бы всеобщий почет за то, что совершил столь угодное богам дело. Ясуо ушел, имея при себе лишь то, что было на нем надето, да свой меч. Семья сделала все, чтобы заставить его обесчестить себя, ради спасения от голодной смерти свернув с пути воина: как Ясуо ни старался, он не мог найти достойную себя работу — ни одна крупная корпорация не соглашалась иметь с ним дело, будто кто-то выдал ему черный билет. Он даже не мог накопить денег, чтобы уехать из Агломерации и попробовать начать с начала, — где-нибудь на юге, в бесплодных шуримских приграничьях, где почти нет людей, а влияние корпораций не так ощутимо. Но теперь у него, кажется, появился шанс оставить все