капо Нико Тоскани, Луки Риццоли, и не смог выплатить долг. Проценты накопились, и Лука решил потребовать ссуду, а это означало, что Лука говорил, а Рокко ломал.

За исключением сегодняшнего вечера, всё, о чём он мог думать, была девушка, которую он потерял по той самой причине, по которой Лука позвал его сегодня вечером.

— Привет, Дэнни. Как дела? — Лука прислонился к стойке бара в пустом клубе. «Звёздная пыль» открылась только в семь, и у них был целый вечер впереди, чтобы разобраться с делами. Молодой помощник Луки, Паоло, занял пост охранника у подножия лестницы. Клуб находился под землёй, без естественного освещения, за исключением нескольких случайных лучей, которые просачивались вниз по лестнице.

— Ах… — Дэнни замер наполовину в дверном проёме, ведущем на кухню, но бежать было некуда. Рокко стоял в тени рядом с кухонной дверью, а Майк, один из самых доверенных солдат Луки, заблокировал чёрный выход после того, как вошёл через служебную дверь.

— Хорошо, мистер Риццоли. Всё будет хорошо. — Рука Дэнни опустилась к плохо сидящему пиджаку, и Рокко схватил его за руку и дёрнул за спину, подталкивая к одному из полированных деревянных столов перед сценой.

— Держи руки так, чтобы я мог их видеть, Дэнни, по крайней мере, до тех пор, пока Фрэнки не получит оружие, которое ты прячешь под пиджаком. — Лука усмехнулся. — Мы бы не хотели, чтобы ты причинил себе вред до того, как у него появится шанс показать тебе свои особые навыки. Ты раньше не встречался с Фрэнки, но когда мы приводим его с собой, это означает, что кредит просрочен.

Фрэнки. Он так долго откликался на это прозвище, что почти забыл, что его настоящее имя Рокко.

До вчерашнего дня, когда каждое болезненное воспоминание вернулось приливной волной тоски по вырванному прошлому, и будущему, которого у него никогда не будет с единственной женщиной, которую он когда-либо любил.

— Я не хочу никаких неприятностей. — Дэнни заскулил, когда Рокко обыскал его. — Вы, ребята, не хотите выпить чашечку кофе, и мы сможем всё уладить? Жена только что купила новую кофеварку для моего офиса и несколько модных зёрен из Бразилии.

— Я надеюсь, что она не потратила ни одной из пятисот тысяч, которые ты нам должен, иначе нам придётся забрать их с собой. — Лука обошёл бар и налил себе выпить, ленивым взмахом руки велев Паоло проверить лестничную клетку. Высокий и худощавый, семнадцатилетний Паоло только что стал помощником после многих лет работы на побегушках у банды Тоскани. Он боролся с проблемой наркотиков, но его быстрого мышления и смелости, когда Луку похитили в начале того же года, вместе с его навыками взлома замков, было достаточно, чтобы Лука дал ему ещё один шанс.

Рокко освободил Дэнни от его двадцать второго калибра и швейцарского армейского ножа, видавшего лучшие времена. Он занимался сборами и вымогательствами столько, сколько себя помнил, и единственное, что делало их терпимыми — это тот факт, что парни, которые пытались обмануть мафию, были такими же отморозками, как и он.

Нет, не такой, как он. Дэнни был жуликом. Рокко был чудовищем. Неудивительно, что Грейс сбежала.

Грейс.

Её имя крутилось в его голове, открывая двери, которые были закрыты последние шесть лет, наполняя его вены ядом желания. Теперь он ненавидел её так же сильно, как когда-то любил. Его приёмный отец, Чезаре, мучил его тело; но Грейс содрала кожу с его души, пока ему ничего не осталось, кроме как принять тьму, с которой он боролся годами.

Он жил ради неё. Дышал для неё. Он бы умер за неё. Он предполагал, что в каком-то смысле так оно и было. Для бойца мафии не было спасения. Никакого искупления. Рокко пошёл в церковь и исповедался в своих грехах, произнеся «Радуйся, Мария» и предложил своё тело для наказания не потому, что ожидал, что Бог простит его, а потому, что эмоциональное оцепенение, которое пришло с болью покаяния, позволило ему справиться с работой, которую он должен был выполнять каждый день.

Работа, которая не включала в себя использование оружия против действующего босса преступной семьи Тоскани в общественном месте.

Но чёрт возьми.

Грейс.

Её волосы потемнели с тех пор, как он видел её в последний раз. Когда-то более светлые, теперь они были темно-каштановыми и густыми волнами ниспадали до середины спины. Длинные тёмные ресницы обрамляли её карие глаза, разительно контрастируя с мягкими розовыми губами. Он наслаждался этим ртом, целовал всю длину её тонкой шеи, румянец каждой щеки, каждый дюйм её прекрасного лица…

Покрытое шрамами.

Его внутренности скрутило, и он отогнал образ этого длинного серебристого шрама. Он никогда не видел последствий травм, которые она получила в последнюю ночь, когда они были вместе. В последний раз, когда он видел её, она была вся в крови.

Его вина.

Рука Рокко сжалась в кулак, и он заставил себя вернуться к тому моменту, когда узнал её на кладбище. Полное и абсолютное потрясение от того, что снова её увидел. Её тело обрело формы за те годы, что они были в разлуке, её стройная фигура уступила место округлым, чувственным изгибам женщины — красивой женщины.

Даже в десять лет она была уверенной в себе. В четырнадцать лет сочетание внешности и уравновешенности притягивало мальчиков, как мух, и он делал всё возможное, чтобы держать их подальше. И к тому времени, когда ей исполнилось шестнадцать, его собственнические инстинкты взяли верх. Несмотря на то, что он был на десять лет старше её, когда она предложила ему себя, он потребовал того, чего желало его сердце.

Грейси. Моя Грейси.

Она была его спасительницей, вытащив из тьмы на свет. Грейс с её прекрасным голосом и музыкальным смехом. Грейс с её тёплыми объятиями и успокаивающими руками. Грейс с её состраданием и слезами. Грейс, которая пыталась спасти его измученную душу, в то время как приёмный отец, Чезаре, тащил его все дальше и дальше в пропасть.

Грейс, она убежала, когда он показал ей настоящего монстра под маской.

Он прикоснулся к кресту на шее, подаренного ему матерью, когда он принял Святую Евхаристию за две недели до того, как его родители были зверски убиты. Он всё ещё молился о прощении за свой грех в тот день — за трусость, которую он проявил, будучи шестилетним мальчиком, спрятавшимся под лестницей вместо того, чтобы попытаться защитить своих родителей. У него почти не осталось воспоминаний о родителях. Травма стёрла их лица из его памяти вместе с большинством детских воспоминаний, которые могли бы держать их близко к сердцу. Всё, что у него осталось от его семьи — это символ их веры и его христианское имя. Два могущественных дара.