больше, чем кто-либо другой в этом несправедливом мире.

– Ольга Ивановна, матушка… ― начала было говорить Елена, но слова ее оборвались бурными рыданиями.

Пожилая женщина нежно обняла Соколову. Неизвестно, сколько времени они могли простоять на перроне, если бы проводница не разорвала их объятия громогласным объявлением о скором отправлении поезда. Елена Алексеевна вошла в вагон. Пробираясь по узкому проходу, она внимательно всматривалась в цифры, указанные возле пассажирских мест, пока не нашла свое. Положив чемодан под сиденье, Соколова выглянула в окно и грустно улыбнулась Ольге Ивановне сквозь запачканное стекло. Поезд тронулся, издав оглушительный грохот. Силуэт старушки отдалялся, уменьшаясь с каждой долей секунды, историчка же продолжала махать рукой на прощание, даже когда завуч полностью скрылась из виду.

Дорога в душном поезде приносила Елене Алексеевне мало удовольствия. Боковая полка оказалась достаточно узкой для столь корпулентного туловища. Но женщина понимала: всего лишь две ночи терпения, и она заснет в уютном деревенском домике, под звуки плещущейся Камы и бархатного голоса Федора.

Днем по вагону бегали неугомонные дети, едва поспевали за своими чадами молодые и отчаянно ругающиеся мамаши. Дверь тамбура громко хлопала с завидной периодичностью, выпуская мужчин, приносящих во возвращении в вагон едкий запах табака. Пассажиры играли в карты, читали газеты и разгадывали кроссворды ― в общем, жили привычной дорожной жизнью. Во время длительных стоянок народ высыпал наружу, чтобы купить в привокзальных магазинах ледяную минеральную воду, спасающую от адского зноя.

На вторые сутки путешествия мирно дремавший до сей поры на дне сумки омуль напомнил о себе. Несмотря на несколько слоев газеты и целлофановый пакет, вонь от слегка подпортившейся рыбы распространялась на весь вагон, перебивая даже запах портянок дембелей-пограничников, занимающих две соседних полки. Сначала пассажиры молчали, двусмысленно поглядывая на Елену Алексеевну, как бы намекая ей на необходимость незамедлительного принятия мер. Первой возмутилась розовощекая бабка в зеленом ситцевом платье, сидящая в аккурат через полку от учительницы истории:

– Женщина, вы бы Бога побоялись: в такую жару ― и рыбу везти!

– Но человек очень просил… ― робко ответила Елена Алексеевна и опустила глаза.

– Просил! ― не унималась боевая старуха. ― Вы бы о людях подумали: на улице тридцать градусов, купили бы другой гостинец!..

Увидев, что спорить с Соколовой бесполезно, бабка замолчала. Часа через три не выдержал усатый вахтовик, расположившийся на верхней полке над одним из уже упомянутых нами дембелей:

– Женщина, имейте совесть, ― мужчина достал из кошелька внушительную пачку пятитысячных купюр. ― Давайте, я возмещу ваши затраты, только выбросьте эту вонючую рыбу в туалет.

Слова рабочего произвели действие на целый вагон. Старухи, детные женщины, пахнущие куревом мужики и даже ребята-дембеля в один голос начали кричать на Елену Алексеевну, требуя от нее немедленно избавиться от источника вони. Но историчка проявила нетипичную для ее характера твердость: несмотря на слезы, застилающие глаза, и обиду, терзающую сердце, она не двинулась с места. Соколова думала о Федоре, сильнее прижимая к груди сумку с заветным гостинцем.

Луч раннего солнца разбудил Елену Алексеевну, едва коснувшись ее щеки.

– Через час прибываем! ― пробасила проводница.

Соколова встала и, собрав постельное белье, закинула его на специально отведенную для этой цели полку. Затем она достала из сумочки зеркальце, пластмассовую расческу и начала прихорашиваться. Косметикой учительница пользовалась крайне редко, но сегодня, в знак особого случая, накрасила губы бесцветным блеском и едва заметно подвела глаза.

Поезд шел все медленнее. Мелькающие за окном перелески и крошечные деревеньки постепенно сменялись промзонами, знаменующими приближение к городу. Вскоре и они остались позади, уступив место панельным многоэтажкам. Поезд тем временем полз, словно умирающая гусеница. Сердце Елены Алексеевны билось в унисон со стуком колес. Наконец, перед глазами пассажиров возникло серое здание, мрачность которого не в силах были разбавить даже ярко-синие окна. Состав дернулся и затормозил.

Елена Алексеевна очутилась на перроне, утопающем в лучах утреннего летнего солнца. Набережная Камы, где она договорилась встретиться с Федором, находилась в часе ходьбы от железнодорожного вокзала. Конечно, можно было взять такси, но женщина понимала, что в сложившейся ситуации для нее дорога каждая копейка: художник чрезвычайно стеснен в средствах, а полученных ею отпускных должно хватить как минимум на три месяца совместной жизни. Тем более, до назначенного времени оставалось порядка полутора часов, поэтому учительница решила совершить пешую прогулку.

Соколова сбросила с ног кроссовки и достала из коробки блестящие кожаные туфли, почти десять лет терпеливо ожидавшие своего часа. Старую обувь женщина выкинула в урну при выходе из здания вокзала.

Елена Алексеевна летела по улицам незнакомого городка. Новые туфли предательски натирали ноги, причиняя невыносимую боль. Но женщина продолжала бодро вышагивать по тротуарам, улыбаясь случайным прохожим, словно добрым знакомым.

Примерно на половине пути правый каблук отвалился, таким образом, что Соколова едва не растянулась на пешеходном переходе. Фирменные итальянские туфли оказались дешевой подделкой. Учительница остановилась, сломала второй каблук, обулась и побежала еще шустрее, чем перемещалась до этого.

Синяя речная гладь показалась из-за деревьев. Елена Алексеевна прибавила шаг, и всего через пару минут она уже любовалась красавицей Камой. Федор не обманул: река являла собой воистину потрясающее зрелище. Влюбившись в Каму с первого взгляда, Соколова дала себе клятву, что когда-нибудь подарит Курину красоту Байкала.

Историчка вздрогнула. Всем своим существом она ощутила близость родной души, сотворенной Всевышним как единое целое с ее собственной, но по нелепой случайности заброшенной в час зачатия за тысячи километров. И стояла она, благословленная даром Божьим, боясь обернуться и упустить его. Взгляд женщины замер, устремленный в сторону Камы, где, разделяя водную гладь и полотно прозрачного неба, кровавым огнем вспыхивали буквы, сложенные в простые слова, дарующие обещание, исполненное надеждой на приближение лучших времен:

СЧАСТЬЕ НЕ ЗА ГОРАМИ!