его морщинистым щекам.

Привязав лошадь Джильберта к кабриолету, мы посадили Летти на седло. Вода, между тем, возвышалась с каждым моментом и с каким-то глухим и мрачным гулом. Она входила уже в кабриолет. Летти прильнула к седлу печально склонив полову, как будто всякая надежда на жизнь была потеряна. Быстрее мысли (хотя он имел время для размышления и искушения если б он захотел уехать с Летти, то не мог бы заботиться о моем спасении), Джильберт очутился в кабриолете рядом со мною.

– Скорее! крикнул он, звучным и твердым голосом. – Ты должен ехать вместе с ней и поддерживать ее. Лошадь моя хорошо плавает. С Божиею помощью я буду ехать вслед за вами. В случае надобности я могу обрезать постромки; но если лошадь твою не тяготит экипаж, она благополучно меня перетащит. Во всяком случае, ты муж и отец. Обо мне некому заботиться.

Не презирайте меня, джентльмены. У меня часто бывает желание, чтоб события этой ночи были сонным видением. С тех пор они нередко тревожат мой сон, но, к сожалению, они не были сонным видением. Я занял его место на седле; Летти обвила меня своими руками, голова её покоилась у меня на плече. Кажется, я выразил тогда что-то вроде благодарности, но теперь не помню. Помню только, что Летти, приподняв голову, закричала:

– Да благословит вас Небо, Джильберт Досон! – в эту ночь вы спасаете моего ребенка от сиротства!

И потом снова склонилась она ко мне на плечо.

Я вез ее, или, вернее, сильная лошадь неустрашимо плыла с своей ношей через залив, в котором вода возвышалась с каждой секундой. Когда мы достигли берега, мы промокли до костей. Не смотря на то, первою нашею мыслью было – где Джильберт? Густая мгла и бушующие волны – вот и все, что мы видели. Где же Джильберт? Мы закричали, – при всем своем изнеможении, Летти тоже крикнула, внятно и пронзительно! Ответа не было. До нашего слуха доносился только нескончаемый, унылый гул рассыпавшихся волн. Я подъехал к дому проводника. Он лежал в постели и не хотел встать с нее, хотя я предлагал ему плату более того, чем было у меня всего состояния. Может статься, он знал это, старый разбойник! Во всяком случае, я бы стал трудиться во всю мою жизнь, лишь бы заплатить ему. Проводник сказал, что я могу взять его рог и трубить в него сколько душе угодно. Я взял рог и начал трубить среди непроницаемого мрака, но эхо трубного звука, при этом тяжелом, сгущённом состоянии воздуха, возвращалось назад, не принося с собой звуков человеческого голоса; дикие звуки трубы проводника не могли разбудить уснувшего на веки.

Я привез Летти домой к её бесценной малютке, над которой она проплакала всю ночь, а сам воротился к берегу; с унылой душой я разъезжал по нем взад и вперед, тщетно призывая погибшего Джильберта. Наступивший отлив не оставил после себя никаких следов, которые показывали бы участь нашего избавителя. Через два дня тело его было выброшено на берег близь Флюкборо. Кабриолет и бедная старая лошадь были найдены полузанесенными песком в Арисэйдокой бухте. По нашим догадкам, Джильберт выронил из рук нож в то самое время, когда хотел обрезать постромки, и, действительно, нож этот нашли в трещине надломленной оглобли.

На похороны собрались его друзья из Гарстинга. Я хотел нести гроб в похоронном шествии, но не имел на это права, хотя по сей день не перестаю оплакивать несчастного. Когда сестра Джильберта стала брать к себе его вещи, я попросил ее подарить мне что-нибудь на память. Имея детей, которым могло пригодиться его платье, она ничего не хотела дать мне из вещей подобного рода (надобно сказать, что это была алчная женщина). Однако ж, она бросила его Библию, сказав, что у них есть эта книга, и что экземпляр, принадлежавший Джильберту, был очень ветх от частого употребления. Библия эта принадлежала Джильберту; этого для меня было достаточно, и я с радостью взял ее. Она обложена была в черную кожу, с карманами на обеих обложках; один из этих карманов был наполнен дикими полевыми цветами. Летти была уверена, что в числе цветов были те самые, которые она некогда ему дарила.

В тексте Нового Завета, на многих страницах, грубым плотничьим карандашом были отмечены места, которые выразительно объясняли нерасположение Джильберта к ссорам. И, действительно, сэр, мы можем выказать благородство души своей и храбрость не в одних только поединках, но гораздо лучше в нашей любви к ближнему.

Благодарю вас, джентльмены, за ваше внимание. Ваши слова пробудили воспоминания о нем, и, для облегчения души, я рад был высказаться перед вами. Теперь я должен заняться своим делом: мне нужно выкопать могилу для ребенка, которого будут хоронить завтра поутру, когда товарищи его станут собираться в школу.

– Скажите нам что-нибудь о Летти: жива ли она? спросил Джереми.

Старик покачал головой, стараясь подавить тяжелый вздох.

– Она умерла спустя года два после той ужасной ночи. С этой ночи она совсем изменилась. По целым часам просиживала она, вспоминая, вероятно, о Джильберте; но в этом я ее не виню. Бог послал нам сына, которому мы дали имя Джильберт Досон Пэйн; он теперь машинистом на Лондонской железной дороге. Наша дочь умерла, делая зубы, а Летти таяла, как свечка. Не прошло шести недель после кончины дочери, как и она переселилась в вечность. Они похоронены вот здесь – на этом самом месте. Желая находиться вблизи их, я удалился из Линдаля и нашел себе место, которого не покидаю с тех пор, как Летти покинула меня.

С этими словами старик отправился приготовлять могилу, а мы, отдохнув, встали и ушли.