статус центрального органа исполнительной власти, отобранный у него во времена Виктора Януковича. Согласно положению про УИНП, ему делегировалось более двух десятков функций, из которых он физически был в состоянии выполнить не более десятка. В 2015—2019 годах бюджет УИНП вырос почти в пятнадцать раз — с 8,7 до 116 млн гривен [Закон України… 2014, Український інститут національної пам’яті… 2019] несмотря на хронический дефицит кадров (за все время существования институт мог заполнить чуть больше половины вакансий) институту удалось обеспечить плотный мониторинг реализации закона 2015 года и интенсивный пиар своей деятельности. Важным игроком в административной «декоммунизации» была президентская «вертикаль»: областные, городские, районные государственные администрации, главы которых фактически были ответственны за обеспечение переименований местных топонимов. Пример здесь подавал сам президент П. Порошенко, использовавший «декоммунизацию» для выстраивания собственного образа бескомпромиссного борца за национальную идею в условиях внешней угрозы. В мае 2016 года, в разгар процесса, он заявил, что декоммунизация — это вопрос национальной безопасности, напомнил о том, насколько Украина была замусорена «советско-российским идеологическим хламом», и призвал ускорить темпы декоммунизации [Укрінформ… 2016]. Спустя пять лет он повторил этот тезис, добавив, что декоммунизационные законы «закрепили и легализовали стремление украинцев освободиться от имперского влияния и вернуться к собственной исторической памяти» [Європейська солідарність, 2021]. Из других государственных институтов, включённых в процесс, следует упомянуть Службу безопасности Украины, открывавшую уголовные дела в случаях нарушения предписаний «декомунизационных» законов, суды разных уровней (вплоть до Конституционного), куда обращались как сторонники, так и противники этой политики, а также полицию, открывавшую уголовные дела против нарушителей.

Процесс

Как происходила «декоммунизация»? Практически все исследователи указывают на то, что она складывалась из двух этапов.

Первый обычно характеризуют как стихийный, связанный с массовым сносом памятников Ленину (так называемый «Ленинопад») — он начался в декабре 2013 года разрушением памятника Ленину на бульваре Т. Шевченко в Киеве, и достиг пика зимой 2014 в период массового несанкционированного сноса памятников тому же персонажу в городах и весях Центральной и частично Юго-Восточной Украины.

Второй этап открывается принятием пакета так называемых «декомунизационных законов» в апреле-мае 2015 года^[1]. Появление этих законов означало, что «декоммунизация» стала официальной государственной политикой, предполагавшей планирование процесса, регламентирование порядка и процедур, установление ответственных за имплементацию и надзор за ней лиц и организаций, равно как и ответственность за её (не)выполнение. Согласно этим законам были внесены изменения в десятки законов и подзаконных актов и кодексов (вплоть до избирательного и уголовного), стратегий (например стратегии национально-патриотического воспитания) и уставов (например, армейских).

Можно с уверенностью сказать, что уже с самого начала «декоммунизация» и формально и содержательно несла в себе элементы мистификации — прежде всего, в её репрезентациях. «Стихийность» первого этапа можно признать, с некоторыми оговорками. Непосредственное наблюдение автора этих строк за разрушением памятника Ленину в Киеве 8 декабря 2013 года и анализ видеоматериалов YouTube из ряда городов в Центральной Украине свидетельствуют о наличии элементов организационного ядра в 5—10 человек в большинстве случаев так называемого «стихийного» сноса. Учитывая предыдущую практику вандализма по отношению к памятникам советских вождей и результаты наблюдения, нетрудно установить, что такое ядро как правило состояло из представителей националистических, праворадикальных организаций и групп: ВО «Свобода», «Тризуб» им. С. Бандеры (трансформировавшийся в «Правый сектор») и др. Стихийность относится уже к действиям толпы, как правило, немногочисленной. Стоит обратить внимание и на то, что основная территория «стихийного ленинопада» зимы 2014 года — Центральная Украина, где до «Революции Достоинства»^[2] преобладало амбивалентное или нейтральное отношение к статуям Ленина [Гайдай, 2018].

Если же говорить о «декоммунизации» как о целенаправленной политике, то бросается в глаза формальное несоответствие главного учредительного документа сопровождающему его лозунгу и понятию. Полное название главного закона о «декоммунизации» звучит так: «Об осуждении коммунистического и национал-социалистического (нацистского) тоталитарных режимов в Украине и запрет пропаганды их символики». Соответственно, закон как бы касается не только «декоммунизации», но и «денацификации». Конечно, и само название, и содержание закона, и последовавшие за ним практики в данном случае указывают на то, что упоминание запрета символов нацизма имело, с одной стороны, орнаментальный, чисто косметический характер. С другой, этот довесок содержал важную идеологическую нагрузку: речь шла о том, чтобы уравнять «коммунизм» и «национал-социализм» (практика, позаимствованная у соседей в Центрально-Восточной Европе) и таким образом усилить морально-политический эффект осуждения «коммунизма». Вся символика нацистского режима, упомянутая в законе, сводилась к партийным атрибутам НСДАП и государственным символам Третьего рейха [Закон України «Про засудження…», 2015]. Зато детальнейшему описанию разнообразных вариантов «коммунистической» (читай: советской) символики посвящена основная описательная часть закона. В общем, если отбросить формальности, данный закон был действительно прежде всего «декомунизационным», а упоминание нацизма служило лишь усилителем этой «декомунизационности». Таковым он является ещё и потому, что фактически открыл юридические возможности для запрета Коммунистической партии Украины, которая потеряла идентичность и возможности для участия в любых выборах под собственным брендом.

Два других закона также содержали реальный «декомунизационный» или десоветизирующий потенциал. Один удалил из официального символического пространства советский термин «Великая Отечественная война», другой формально (и в некоторой степени реально) обеспечил невиданный доселе доступ к архивам советских силовых служб и ведомств, ранее бывших практически непроницаемыми даже для исследователей^[3].

Четвёртый из «декоммунизационных» законов открывает нам