ярость, спрашиваю и разворачиваюсь к ней всем телом. — И к масштабной проверке вы готовы.

— Я понимаю вашу скорбь, Демид Леонидович, — отвечает спокойно, а мне кажется — бездушно, — но лучше нам выйти.

Еще раз взглянув на Юлю, с трудом отпускаю боковину ее кровати и выхожу.

Я знал, что у близняшек проблемы с деторождением — так устроен их организм, но все-таки решил рискнуть. Так ждал свою крошечную дочь, имя чудесное ей придумал…

Очень тяжело…

В кабинете главного врача усаживаюсь на стул, изучаю приготовленные документы, а мысли только о Юле и нашем ребенке.

— Ирина Яковлевна, а есть шанс на то, чтобы Полонская смогла подарить мне наследника?

Ребенок был моей главной целью. Я считал, что должен обзавестись наследниками, чтобы было кому в будущем передать все: бизнес, недвижимость… И только сейчас понял, что мне не хватало живого тепла, чтобы встречали, ждали любили меня, а не все, что у меня есть. Я хотел почувствовать, что такое семья, и это ощущение мне дала Юля…

— Вряд ли, — отвечает врач. — Отпустите Юлию с богом…

— Почему это? — вскидываюсь от этого предложения и подозрительно щурюсь — хотя это, скорее, потому что щиплет глаза от сухих слез. — Что она вам говорила?

— Эм… бормотала, что свободы хочет. А какой уж — известно только вам двоим…

Я действительно украл Юлю. Лишил права выбора, присвоил себе, заставил быть рядом… Любовь по принуждению. А теперь еще и смерть нашей дочери…

— …Ваши дела обязательно пойдут в гору, Демид Леонидович, скоро боль утихнет…

— Все дела будут у прокурора! — перебиваю зло от внезапного незнакомого до этого отчаяния. — Если я найду врачебную халатность…

Доктор пристально смотрит мне в глаза.

— Все мы переживаем взлеты и падения. О чем-то мечтаем. Наши истинные желания обязательно сбудутся, просто на это требуется больше времени и спокойствия. Прекратите бороться, отпустите ситуацию и ослабьте контроль, и тогда все, чего вы хотите, само придет к вам с легкостью и без лишних жертв.

Отпустить ситуацию…

Я еще никогда не делал этого — не ослаблял контроль. Не ждал, что ко мне придет само с легкостью. Никогда не приходило.

Но сейчас…

* * *

Юля

Просыпаюсь, а перед глазами расплывчатое темное пятно. Моргаю, смахивая ресницами мутную пелену, и вижу Грозного…

— Демид…

— Тише, Юль… — дотрагивается до моего колена через одеяло, а в глазах столько тоски…

Смотрю на Демида, и в сердце закрадывается тревога. Что случилось?

— Где моя дочь? — подрываюсь с койки, но Грозный удерживает меня, сидя на краю постели.

— Тебе не сказали… Наша дочь… не выжила.

У меня закружилась голова, я откинулась назад на подушку и закрыла лицо ладошками. Слезы потекли по щекам. Не от новости — я знала, что с дочерью все в порядке, а от облегчения, что врач выполнила мою просьбу. А еще от стыда и дикого чувства вины, что лишаю доченьку отца, а Демида — его ребенка.

Но те документы, его разговор на террасе… Они громче чувства вины звучат в ушах.

Дверь в палату распахивается, и я убираю ладони. Наблюдаю, как медсестра поочередно завозит двух младенцев, и тяжело сглатываю, не в силах отвести взгляда.

— Юль… — сжимает мою руку Демид. — Не надо… — просит тихо, обманываясь моими слезами и жадным взглядом на малышей.

А я просто узнаю доченьку, но сейчас ее выдают за ребенка моей соседки.

Я до последнего сомневалась в Ирине Яковлевне. Колебалась, мучилась. Но то, что сделал Демид, и то, что больше я не смогу родить ребенка, перевесило чашу моих аргументов за то, что я сделала.

Демид в самом рассвете сил. У него были женщины до меня, во время и будут после — уверена. Он мужчина сильный — переживет этот удар и сделает себе другого ребенка.

Я перевожу взгляд на него. Его глаза потухли, сам он будто выцвел. Ребенок соседки по палате кряхтит и начинает плакать, и лицо Грозного искажается судорогой от боли потери. Ему сложно присутствовать в палате, слышать младенцев, осознавая, что его собственный не выжил.

Слезы теперь ручьем катятся у меня из глаз. Я всхлипываю.

Грозный тяжело сглатывает.

— Осточертела мне эта страна, — выпаливает. — Думаю перебраться в Германию. Полетишь со мной?

Сердце кровью обливается, но Демид не должен увидеть даже, как меня выписывают с младенцем, а тут целое полететь с ним…

— Нет, — кусаю губы и нахожу аргумент: — Мы собирались общаться ради дочери, но теперь это не нужно. Уезжай, Демид.

Я плачу, уже всхлипывая.

— А как же ты, Юль? Тот дом… можешь жить там, сколько хочешь. Я оставлю его тебе.

— Не нужно, — дотрагиваюсь до его руки, а она — лед. — У меня есть квартира.

— Хорошо. Прикажу Вальтеру, чтобы собрали твои вещи.

Демиду плохо здесь. По глазам вижу, что ему не терпится уйти. Здесь его держит только вымышленное благородство и чувство долга передо мной. И от этого еще больнее.

— Демид, я хочу остаться одна… — облегчаю ему уход.

— Я не спущу с рук врачам эту халатность, — цедит сквозь зубы, но встает.

— Не нужно… — качаю головой. — Этим ты дочь не вернешь. Не заставляй меня проходить всю эту судебную волокиту. — Он смотрит пристально. Глаза в глаза. — Прощай, Демид… — почти шепчу.

— Нет, Юль, — упрямо качает головой. Он поворачивает голову и смотрит на свою дочь, не зная об этом. — До встречи.

Грозный выходит из палаты.

А я снова закрываю лицо руками и реву уже в голос.

Конец