адрового гиганта, но их заметно поубавилось. Эдер уверенным шагом ведёт команду к группке эотанцев и нависает над тщедушным мальчишкой-подростком.

— Ты обманул меня, сказав, что не знаешь Элафу. Ты Бирн, её сын — ведь так?

— И что с того? Я вас не знаю!

С каменным лицом Эдер выслушивает, что любовь его юности давно мертва, а её сын — и, возможно, его сын — примкнул к радикально настроенным эотанцам, чтобы отдать поскорее душу богу-разрушителю. Талантам организаторов этой прощальной вечеринки остаётся только позавидовать.

Старые чувства рвут ему сердце, и Амбра леденеет от мысли, что радуется его мучениям.

— Даже не думай! Как старый друг твоей матери, я запрещаю с ними связываться!

Амбра вглядывается в веснушчатое лицо, зная, что и Эдер занимается тем же самым. Потеряв на войне брата, разочаровавшись в вере, он всей душой ненавидит всё, что связано с Эотасом, хоть и умело скрывает гнев. Только «доброго дядю» Бирн слушать не желает. С Амброй же на корабле говорит совсем другой Эдер:

— Мы должны их остановить, убить того, кто затеял это преступление! — доброе и улыбчивое лицо искажается гримасой ненависти; он делает шаг вперёд, возвышаясь над Амброй, машет руками и то и дело хватается за меч, пока та, обливаясь потом, старается не шевелиться.

Когда она командует отойти от Асонго на расстояние безопасного преследования и ждать корабль эотанцев, Эдер наконец успокаивается. Амбру трясёт, как в горячке, пока она перекатывает кольцо Хайлии в ладони: во что они превращаются? Как можно так легко обратить светлое чувство во зло — что любовь к человеку, что к богу?

Маленькая шхуна отходит от Асонго средь бела дня — и никому нет дела, куда те держат курс. Они нагоняют эотанцев в открытом море, подальше от любопытных глаз, и берут на абордаж. Как обычно Амбра не отстаёт от Эдера и прикрывает спину на открытой палубе — к сожалению, мозги промывают не только детям, но и разумным взрослым — жрецам, солдатам и фермерам.

В трюме тихо; Амбра аккуратно переступает через тела и лужи рвоты, пытаясь выцепить знакомое веснушчатое лицо, но Бирна среди них ещё нет — как и главаря. Блаженные улыбки наркоманов перекошены предсмертными судорогами, а души их томятся здесь же, в ожидании Хранителя. Если Эотас занят не только разрушением мира, то он должен вмешаться в это безумие — однако бог молчит, и Эдер с Амброй вершат правосудие самостоятельно.

— Ты — Гхаун? Я служу тебе, лорд Заката!

Девушка пытается схватиться за плащ, но Амбра тут же отправляет её душу к Берасу.

— Вашу любовь отравили, простите, — шепчет она почти с каждым взмахом. Сил на ненависть уже не наскрести даже под крики выживших фанатиков.

Эдер тоже устал и пытается воззвать к благоразумию Бирна, как пять лет назад говорила с ним Амбра. Это работа Хранителя — раздавать горькие пилюли истины, — но теперь он знает, что это за чувство такое, когда разрушаешь веру и чужие жизни.

Моряки снуют по палубе, обшивка кряхтит под ударами волн, и Амбра подставляет лицо свежему ветру. Она совсем одна — ну и пусть! Всё будет хорошо, пока она не окажется с ядом в руках и желчью в сердце… как Таос.

Бирн на борту, а Эдер впадает в отчаяние, гадая, его ли это кровь, и вглядываясь в черты лица. Память об Элафе не позволит ему бросить пацана — чужой он Эдеру или нет. Нет гарантий, что в Асонго он снова не вернётся к сектантам, не попробует выпить яд — теперь уже набравшись храбрости. Пусть он слеп, но не виноват в том, что родился среди эотанцев, и его мать, судя по воспоминаниям Эдера, цепко держала сына за воротник.

Разве Амбра не была когда-то такой же, когда в прошлой жизни примкнула к Таосу? Что за мука — забыть, что было пять лет назад, но помнить прошлую жизнь в облике слепого орудия подобного безумца! Чтобы искупить грехи, пришлось поставить на кон свой разум, и повторять подобное кому-то Амбра не желает.

А ведь этот парень куда моложе, чем была она в начале пути. Как же научиться беспристрастно судить?

Бирн сходит с корабля и мнётся на причале, пока Эдер что-то говорит ему на прощание; лишь когда парень исчезает в толпе, он садится на ограждение набережной, закуривает и свободной рукой поглаживает бороду, глядя на серые крепостные стены. Амбра садится рядом и, не произнося ни слова, обнимает его поперёк груди, кладёт на плечо голову и закрывает глаза, наслаждаясь таким уже родным табачным дымом.

— Спасибо… — шепчет он бегло, растерянно, хочет сказать ещё что-то, но Амбра сжимает его крепче, словно пытаясь переломить.

— Не надо. Я знаю.

— Нет, давай убьём какого-нибудь работорговца, я в настроении.

— У меня есть кое-что, — она протягивает кольцо Хайлии Эдеру и поясняет: — Тут защитные чары от чужого воздействия на разум. Попробуй на Бирне — вдруг поможет?

Эдер снова улыбается краем губ и заговорщически подмигивает, затем заботливо треплет ей волосы, надевает кольцо и, вздохнув, поднимается. Проводив его взглядом, Амбра ловит себя на мысли, что продолжает ревновать; ничего в общей сложности не меняется.

Она прячет лицо в ладонях и громко вздыхает, а затем понимает, что звуки улицы стихают — кто-то врывается, как вор, в её сознание.

«Ты умеешь преподносить сюрпризы, смертная».

— Привет, пернатая, давно не виделись, — недовольно бурчит Амбра, как обиженный ребёнок. — Пришла поглумиться, обклевать меня до косточек?

«Напротив, я довольна твоим поступком. Весьма… неожиданно. Поначалу я ничего нового не увидела — все существа хотят добиться любви, часто — вероломным способом, но кольцо бы тебе всё равно не позволило: оно и не может создать чувства — на это способны только вы, смертные».

— Понятная мораль: ничего не дадим, работайте сами.

«Если ты так этого желаешь, тогда послушай мудрость на своём языке: нельзя склеить две половинки, если одна от яблока, а другая от бобра».

— Но Эдер не бобёр! Он тоже применил кольцо!

Алот шокировано таращится на Амбру и боком, как морской краб, скрывается в трюме. Матросы, привыкшие ко всяким чудесам, даже не поворачиваются.

«Любовь принимает разные формы — подумай об этом».

— Да знаю я… получше некоторых.

Скрестив на груди руки, Амбра продолжает в одиночестве сидеть на ограждении и щурится на солнце, выглядывая в толпе знакомый силуэт.