личико и захныкало:

— Ты же обещала, мама!

— Я помню, милая, — принялась успокаивать ее Гермиона, — помню. И мы обязательно туда пойдем, только…

Когда внезапно до нее дошло, что именно сказала девочка, она запнулась. Мама? Но и этого было мало, чтобы окончательно свести ее с ума: тут же, вслед за этим открытием, она почувствовала, что помимо нее в постели есть кто-то еще. Тот, кто дарил ей тепло и уютную тяжесть руки, обхватившей ее за талию. Не веря самой себе, она с замиранием сердца чуть приподняла одеяло и заглянула, чтобы убедиться, что все происходящее не сон. Так и есть — поперек ее живота лежала чья-то бледная рука. Гермиону накрыла паника и, чтобы успокоиться, пришлось сделать несколько глубоких вдохов. “Час от часу не легче”, — подумалось ей, и она снова перевела взгляд на девочку, терпеливо стоящую возле кровати. К слову, крошка была очень симпатичной, а расстроенный вид придавал ей еще больше очарования. Поэтому, желая ее утешить хоть чем-то, Гермиона широко улыбнулась. Слова нашлись сами собой:

— Только мамочка сперва приведет себя в порядок. Да и тебе нужно одеться — ты же не можешь выйти на улицу одетая в одну ночную рубашку, пусть даже она такая красивая.

Она говорила так, как будто знала, о чем сейчас нужно говорить и кем является эта девочка. Почему-то возникло такое чувство, будто в ней сейчас одновременно жили два абсолютно разных человека. Безуспешно стараясь подавить неизвестно откуда взявшуюся вторую личность, Гермиона запаниковала еще больше. Зато кроха, которую явно не тревожили метания матери, услышав ее ответ, просияла так, как могут себе позволить только дети, и, прежде чем выбежать из комнаты, радостно выпалила:

— Хорошо! Я люблю тебя, мамочка!

Услышав подобное признание, Гермиона невольно ощутила захлестнувший ее прилив счастья и так же искренне улыбнулась в ответ. Дверь за малышкой захлопнулась.

Посчитав, что исследовать ее местонахождение станет проще, если она выглянет в окно, девушка для начала попыталась сесть, но рука, что так собственнически обнимала ее за талию, вдруг крепко сжалась. Вынужденная признать свое поражение в этом вопросе, Гермиона сглотнула. От волнения у нее пересохло горло, но она собралась с духом, медленно повернулась к человеку, лежащему за ее спиной, и нос к носу столкнулась со спящим Драко Малфоем.

***

Драко вздохнул. До чего же замечательный снился ему сон… В нем не было отца, который мог бы рассердиться на его мать только потому, что она нисколько не боялась показать, насколько сильно любит его, Драко. В этом сне у них была счастливая, крепкая семья, и она ничем не отличалась от других семей. Это только несчастье у всех разное, а счастье всегда одинаковое. Вот поэтому Малфой спал и… улыбался. Он знал, что находится дома, в своей огромной кровати, и шелк простыней приятно обволакивал его тело. Рядом с ним кто-то завозился, и он обхватил привычным жестом чью-то талию. Услышал над ухом бормотание и, не открывая глаз, вдохнул поглубже восхитительный запах лесного ореха, исходящий от женщины, что лежала рядом.

Та попыталась отодвинуться, но он лишь крепче прижал ее к себе, настойчиво притягивая поближе. Она снова пошевелилась, повернулась к нему и почему-то испуганно вскрикнула. Драко моментально проснулся. Когда, снимая остатки дремоты, он провел по лицу ладонью, в первый момент ему показалось, что он все еще продолжает видеть сон, но неумолимый разум уже подсказывал: это реальность. Причем необъяснимая, но от того не менее невозможная — на него смотрели огромные от потрясения глаза Гермионы Грейнджер.

Все еще пребывая в состоянии полного ступора, он ничего не понимающим взглядом уставился на ее спутанные после сна волосы, пухлые розовые губы; на низкое декольте светло-зеленой шелковой ночной сорочки, откуда выглядывала аппетитная грудь с соблазнительной ложбинкой между двумя упругими полушариями. Очевидно он чересчур выразительно изучал эту часть ее тела, потому что Грейнджер, уловив направление его взгляда, ойкнула и густо залилась краской. Потом схватила край одеяла и быстро прикрылась, лишив его столь живописного зрелища. Драко еще раз посмотрел в ее растерянные карие глаза и тут до него дошло: ведь это не кто иной, как Грейнджер. Грейнджер, мать ее! Что, во имя отсохшей руки Мерлина, делала она в его постели? Да еще и с таким видом, словно отменно выспалась? Мысли расползались, как котята из корзинки. Малфой сел в кровати и яростно выпалил:

— Какого хрена ты…

Гермиона резко выбросила вперед руку и плотно зажала ему рот, не давая возможности продолжить свою тираду. Одеяло при этом движении сползло и перед глазами Драко снова открылся прекрасный вид на некоторые особенности ее телосложения. Губы против воли стали расползаться в ухмылке, и Грейнджер, осознав причину его веселья, тут же стянула свободной рукой края выреза, чтобы поднять его чуть ли не к подбородку.

— Следи за языком, — холодно, но в то же время спокойно, проговорила она. — Здесь дети.

Отняла ладонь от его лица и, внимательно посмотрев на нее, вдруг брезгливо вытерла о шелк простыней, как если б она оказалась испачканной. Словно стирая ее прикосновение, Драко тоже нервно провел рукой по губам:

— Не смей прикасаться ко мне, грязнокровка! — напрочь игнорируя ее предупреждение, воскликнул он в очередной раз выходя из себя.

У Гермионы рот открылся от такого откровенного хамства. Глаза ее сузились и она прошипела, точно рассерженная кошка:

— Почему-то моя грязная кровь не останавливала тебя сегодня утром, когда ты так увлеченно меня лапал!

Вспомнив об этом, Драко бросило в жар, и опять он задался вопросом, что же все-таки случилось, и как они оба оказались в таком недопустимом положении. Так и не придя ни к какой мысли по этому поводу, он вдруг снова рассвирепел:

— Пошла вон с моей кровати, Грейнджер! — яростно взревел он и столкнул ее с постели.

Когда она упала, испуганный вскрик ненавистной грязнокровки оказался для его ушей сладчайшей музыкой.

***

Гермиона мягко шлепнулась на пол и тут же ахнула. Не от боли, нет, а от того, насколько холодно оказалось очутиться без одеяла в одной сорочке. Одеяние, стоившее, по всей видимости, очень и очень недешево, едва доходило до середины бедра, а узенькие бретельки, способные только поддерживать тончайший шелк, предназначались явно не для сохранения тепла. К тому же сорочка еще и задралась