нет!.. — проворчал он. — Прямо без передышки — сейчас же вслед за Шаляпиным!..

Успокоившись, он в раздумье сказал жене:

— Ты знаешь, Наташа, о чем я подумал, когда слушал его? А вот о чем. Какая глубина, если вдуматься, в словах, которые уж вроде бы и примелькнулись нам: «Искусство, — говорим мы, — принадлежит народу!» И вот Шаляпина взять. За границей остался. Личный сейф пересилил... А народ русский это все в его личной жизни осудил и отметает. Но вот великий дар его, гениального певца, гениального артиста, — этот весь капитал народ возвращает в свою сокровищницу народного русского искусства. Свое берет!.. А то все народ сдувает, как шелуху. Пускай она за границей остается! Нам другой Шаляпин дорог — Борис Годунов, Мельник, Досифей... А это уже не его, Федора Шаляпина, частная собственность! Да вот и сейчас: через радио, через эфир мы возвращаем его себе, а это ведь тоже народом созданная наука, техника...

Бороздин вдруг смущенно прервал свои рассуждения и взглянул на жену.

— Но ты поняла, что я хотел сказать?... — неуверенно спросил он.

— Ну, конечно, Максим, все, все поняла. И ты это очень хорошо сказал, что народ свое возвращает, неотъемлемое.

А у самой уж ушки на макушке.

— Идут! — восклицает она, заслышав шаги.

Дверь в столовую распахивается. Сперва влетает Светлана — как всегда с откинутой крупно-кудрявой головой, ясноглазая и во всю щеку нежно-пылающий румянец. За нею высится Василий Орлов, словно безмолвный, могучий телохранитель. Он слегка сутулится в комнате и старается ступать потише в своих кованых бутсах.

Светлана звонким и радостным голосом произносит:

— Мамочка! Поздравь нас!

И смолкает.

Наталья Васильевна занята последним осмотром стола и не очень-то вслушалась в ее возглас. Мало ли все еще детских каких-то выходок у Светланки!

— Ну, ну, с чем это вас поздравить, с какими успехами?

— Я и Вася уезжаем на Ангару!..

Тарелочка звякнула о тарелку. У Натальи Васильевны затряслись руки. Она села на стул. Вскинула на Светлану глаза и заплакала.

Светланка так и кинулась к ней. Стала целовать ее в глаза, отнимая от ее лица ладони, которыми мать закрылась.

Потом встала возле матери на колени и принялась уговаривать ее и утешать.

Василий виновато присел в уголке и наугад раскрыл какой-то журнал.

Бороздин молчал.

Наконец Наталья Васильевна сказала дочери:

— Ну, ладно уж, пойди сядь. Я успокоюсь.

А затем начались расспросы и крупный-таки между матерью и дочерью разговор, прерываемый жалобными выкриками Натальи Васильевны и слезами.

Наконец Светлана решила, что надо быть с матерью построже: «Больше будет толку!»

— Знаешь, мама! — сказала она, чуть дергая уголком брови, а это еще с детства было у нее признаком, что Светлана начинает гневаться. — Удивляешь ты меня своими противоречиями!..

— Какими это? — в сердитом недоумении спросила мать.

— А вот какими. Когда-то ты прямо-таки насильно выпроваживала меня в Ленинград. А я не хотела ехать. И ты плакала. А теперь наоборот: я хочу ехать, а ты опять плачешь!

Наталья Васильевна даже не нашлась, что ответить.

— Ну? — только и спросила она голосом, набухшим от слез.

Бороздин рассмеялся.

Тогда она вскинулась на него:

— А ты чего смеешься? Тебе только хиханьки-хаханьки, а куда дочь от нас уезжает, чего ради уезжает, тебе и дела нет никакого? Холодный семьянин!

Тут уж Максим Петрович и совсем громко расхохотался. Он с давних пор знал по опыту семейных драматических сцен, что если Наташа принимается пушить его, значит чувствует себя нетвердо и отыгрывается на нем.

— Мать, — отвечал он ей. — Ну ты же сама не даешь ей слова сказать, а куда они едут, она тебе сразу объяснила: на Ангару, не на Северный полюс!.. По специальности, так сказать. Чего же тут убиваться!.. Массовое, так сказать, явление!..

Светлана подхватила отцовские слова:

— Вот именно! Ты знаешь, сколько нас едет? И Доценко с женой, и Упоров с женой, и Зверевы оба, и...

Тут вставил свое слово и Василий.

— И Орлов с женой... — подбросил он важно.

И Наталья Васильевна не смогла не улыбнуться сквозь слезы.

— И Клава Хабарова с мужем, — продолжала припоминать Светлана. — И Кареевы, эти даже с малышом... А еще, знаешь, кто с нами едет? — Тут она даже всплеснула руками и широко раскрыла глаза. — Журков Артемий Федорович. Вот! А ты плачешь!..

Мало-помалу Наталья Васильевна успокоилась и за ужином только однажды вздохнула горестно:

— Хоть бы поближе куда-нибудь! На Волге-то еще на десять лет всем вам работы хватит. Или пускай бы на Кременчугскую. А то ведь знаем мы с отцом места эти таежные! Он партизанил там еще мальчишкой. А я учительницей побывала в тех местах. Чего хорошего? Мошка́, гнус заест! Редко и ходить без сетки придется. Голова — как под черное сито спрятана... А глушь-то какая, медвежья!

И у нее было опять навернулась слезинка.

— Знаешь, мама! — почти прикрикнула на нее Светлана. — Дивлюсь я на тебя. И вообще на таких родителей, как ты! Коммунисты. Герои. И против Колчака они сражались, и против Деникина, и против Юденича, и против интервентов. До сих пор любите с папой вспоминать, как голодали, мерзли в нетопленных общежитиях, а наук не бросали. Субботники и воскресники свои до сих пор забыть не можете... И как с разрухой боролись, не щадя своих сил... и... и... — задохнулась она от обиды и гнева. — А нам что же, нам что же, сынам и дочерям вашим?! Или и подвигов уже не осталось?! Всё вы за нас сделали, всё сверили! Так, что ли? Да разве все испытания кончились! Разве и не врагов и не трудов не стало? Да еще в тысячу раз больше нашему народу труды предстоят! Да еще страшнее, еще ожесточеннее с врагами будут бои!.. А ты: «Ах, мошка, ах, тайга!» Не подрезайте нам крылья!..

Об авторе

Алексей Кузьмич Югов родился на Тоболе в 1902 году, в слободе Каминская, в семье волостного писаря.

Детство на берегах Тобола, могучей сибирской реки, овеянной историческими преданиями (Ермак со своей дружиной шел по Тоболу лодками и стругами), оставило неизгладимые впечатления в душе писателя и отразилось в его произведениях, к примеру в романе «Ратоборцы».

Не малое значение для языковых воззрений Югова заключено и в том обстоятельстве, что на Тоболе сохранился в народе чистейший русский язык древнего Новгорода: известно, что новгородская вольница, ушкуйники, были первыми русскими в Сибири.

В 1920 году А. К. Югов окончил среднюю школу, а в 1927 году — Одесский медицинский институт. Учась, он в то же время работал служителем, а затем препаратором «анатомки», а последние годы студенчества — лектором политпросвета по русской литературе в красноармейских частях и рабочих клубах.

К художественной прозе А. К. Югов пришел