литературоведении называются куртуазными. Но эта характеристика опирается лишь па внешнее сходство их с произведениями куртуазной, то есть феодально-аристократической (буквально — «придворной»), литературы. Что и говорить, куртуазная литература оказывала на город известное влияние, — ведь это была литература господствующего сословия, — но ее влияние ограничивалось почти только частностями, например, при описании рыцарских достоинств героя и красоты его возлюбленной. Выработанный же куртуазной литературой высокий, но отвлеченный идеал рыцаря в трактовке городских рассказчиков подвергся заметной конкретизации. Уже начиная сознавать свой вес в хозяйственной и политической жилим страны, все чаще служа опорою для королевской власти в ее борьбе с феодалами и в деле объединения Франции, все чаще добиваясь для городов нрава самоуправления, горожане вместе с тем не могли не испытывать чувства ущемленности перед все еще сильными и властными феодалами с их привилегиями. В своих фаблио город брал над феодалами как бы художественный реванш, не признавая за знатными сеньорами права считаться подлинными рыцарями, а идеальными чертами рыцаря наделяя лишь тех людей из замковой среды, кто сам, подобно горожанам, страдал от утеснений со стороны крупных феодалов. Темы социальной борьбы здесь еще, конечно, не было, но противопоставление личного достоинства человека знатности и силе ощущается как подтекст даже в некоторых фаблио, весьма фривольных но своему сюжету.

Знаменательно, что при изображении города дифференцированное отношение рассказчиков к своим персонажам — богатым и влиятельным или бедным и бесправным — проявляется очень редко. В одном фаблио, например, с большим сочувствием говорится о бедном торговце, который поехал на сельский рынок сам-друг со своею клячей, да и ее лишился

(фаблио так и называется — «О бедном торговце»), а в других столь же сочувственно рассказывается об удачных сделках богатых купцов — торговца из фаблио «Разрезанная попона», ловкого и удачливого в купле-продаже, обходительного и добродушного человека, прекрасного семьянина, ставшего в конце жизни жертвой своей излишней доверчивости, или купца Ренье из фаблио «Кошель ума», предприимчивого и оборотистого, отправляющего свои товары целыми обозами, совершающего крупные сделки ни знаменитой в Средние века международной Труаской ярмарке — правда, небезупречного супруга, но способного вовремя Образумиться. Горожане XII-ХIII веков не составляли, конечно, единой семьи, мирного содружества — интересы хозяев и работников, крупных Купцов и мелких торговцев, цеховых мастеров и подмастерьев но мере роста городов сталкивались все более резко, но этот процесс не нашел еще достаточного отражения в фаблио. Их авторы по большей части выступали как бы от имени всего городского сословия, всей молодой культуры городов, еще не утратившей крепкой связи с народом.

Связь городской культуры с народом явственно видна в тех фаблио, где в качестве главных персонажей действуют вилланы. Рассказчики вовсе не прикрашивают средневекового крестьянина, они даже подшучивают над ним, над его неловкостью, грубостью, суевериями (например, в фаблио «О том, как виллан возомнил себя мертвым»). Но, потешаясь с некоторым городским высокомерием над деревенщиной, его темнотой и неотесанностью, авторы фаблио способны и глубоко сострадать внллану-бедняку в его горькой судьбине. Так, в очень веселом фаблио «Тытам» рассказчик, увлекаясь забавной путаницей всевозможных недоразумений, на которых основан сюжет, находит время

И для раздумий над злой долей двух братьев-вилланов, терзаемых голодом. Правда, братья воруют в чужом огороде и в чужой овчарне, но автор смотрит на все сквозь пальцы, — и объясняется это его живым сочувствием к беднякам. С удовольствием изображается в фаблио «О виллане-лекаре», как находчивость простого крестьянина спасает его от побоев королевских слуг и от самовластия короля, а король, одураченный вилланом, проникается верой в его удивительное врачебное искусство. К восхищению умом виллана и его ловкостью примешивается сочувствие к нему как к бесправному человеку, который только может защитить себя хитростью и находчивостью. А уж подлинным апофеозом народного ума, смелого до дерзости, изворотливого и быстрого, можно назвать фаблио «О том, как виллан словопрением добился рая». Хотя причудливая фантазия рассказчика и переносит действие в небесные селения, но и в этом рассказе искрящийся народный ум оттенен бесправием виллана.

К заключительных словах фаблио сам автор раскрывает реальный смысл рассказанного им фантастического эпизода:

В этой бодрой концовке чувствуется, однако, и горький привкус. Да, не столь уж бездумны веселые, искрящиеся лукавством и дышащие бодростью фаблио, как может иногда показаться. Попадаются, впрочем, среди них и чисто развлекательные пустячки, но в целом те полторы сотни фаблио, которые сохранились в записях, складываются в обширное обозрение повседневных дел, радостей и бед французов XII — XIII веков — обозрение, драгоценное для историка, полное смысла и для всякого, в ком есть ощущение связи времен.

Но и само веселье, иногда лукавое и выражаемое в изящной, легкой форме, зачастую грубоватое, тяжеловесное, а порою

И непристойное, даже циничное, давало выход тому здоровому чувству жизни, какого не могли задушить в человеке Средних веков пи феодальный гнет, ни церковь, пи схоластика. Одно из лучших фаблио — знаменитое фаблио «Об Аристотеле» — звучит как полный убежденности гимн во славу жизни. Автор его Анри д'Андели. человек весьма образованный и изощренный в поэтическом искусстве, выступает здесь как бы от имени всей пестрой толпы бродячих поэтов, из которых большинство даже не оставило своих имен. Победа довольно легкомысленной девицы над самим Аристотелем, чья мудрость (разумеется, по-своему трактованная) пользовалась признанием и со стороны схоластической науки, и даже со стороны католической церкви, изображается рассказчиком в самом гротескном виде. А вместе с тем гротеск Анри д'Андели — наглядная декларация своего рода философии земной радости. Потешаясь над седовласым мудрецом, поэт пользуется его рискованным приключением как поводом отстоять право человека — существа из плоти и крови — наслаждаться жизнью.

Церковный плен, в котором оказывались нередко мысли и чувства средневекового человека, мало дает себя знать У городских рассказчиков. Их побасенки пестрят призывами к Богу пли к святым, но такие призывы не нарушали господства